– Куда идет Тохтамыш-хан? Сколько человек? – спросил Туган-Шона.

– На Мавераннахр, а там как решит Аллах.

– Этих двух на коней, привязать к седлу, – Туган-Шона указал на Алчибека и десятника. – Дайте лучших лошадей. Соберите караван и выступайте за нами, ехать быстро, – отдал он распоряжения. – Ты, – он ткнул русского в грудь, – поедешь со мной. Дайте ему саблю. Из лука стреляешь?

– Могу, но лучше я с дружком справляюсь, – бородач погладил топорище, – сабелька мне легка, да и не приучен я ею вертеть.

Туган-Шона вскочил на подведенного жеребца. Раненых монголов взвалили поперек седла, привязали накрепко арканами. Русский уже сидел в седле, чуть откинувшись назад, поигрывал уздечкой, боевой топор умело приткнул за пояс, чтобы не мешал при езде, – похоже, божий человек умел не только молиться.

– Гай да! – Туган-Шона ударил пятками коня, сходу посылая его в галоп, русский свистнул по-разбойничьи и сорвался следом, привязанная к луке седла веревка потянула двух груженных пленниками лошадей.

Идигу-Мангыт оценил важность добытых сведений. В верховную ставку немедленно помчался отряд во главе с Тимур-Кутлуг-огланом, они и повезли добытых разведчиками пленных. Хасана-Шомали, вопреки его ожиданиям, задержали в Сабране, разведчикам приказали оставаться тут и спешно готовить город к защите от неприятеля вместе с гарнизоном и согнанным на земляные работы населением. Воины слезли с коней, похватали заступы и кетмени и с утра до поздней ночи углубляли и расширяли ров, распределяли на пустырях крестьянский скот, сгоняемый со всей округи на прокорм осажденной крепости.

Тохтамыш наступал широким фронтом, ему удалось сжечь и разграбить Яссы, столицу Туркестана, туда бросил основные силы, а потому Сабран выстоял против двух туменов, собранных из закавказского сброда: им недостало сил пробить брешь в крепкой крепостной стене и сломить дух стоявших насмерть горожан.

Авангард монгольского войска – ветераны, закаленные во многих битвах, – двинулся прямиком к Самарканду, но был разбит на Сырдарье около Зарнука Тимур-Кутлугом: он принес весть о нашествии, за что заслужил право возглавить войско. Тохтамыш отступил за Сырдарью и, преследуемый самаркандской конницей, вернулся в свои владения. Разведчиков Туган-Шоны отправили в приграничный Таш-аул, в пустую, сожженную дотла крепостицу. О командире разведчиков вспомнили на празднике середины лета, когда Идигу-Мангыт раздавал награды. Хасан-Шомали получил серебряный пояс и пятьдесят лошадей – одна лошадь на двух воинов, тогда как родичи Идигу ушли от него с золотыми поясами, каждый гнал в свое стойбище табун в триста голов.

Лошадей, сильно продешевив, продали чохом на сабранском базаре богатому туркмену, разделили деньги, но особо попировать не довелось: Тимур принялся стягивать войска к границе, готовя большой поход. Бессчетное войско готовилось пересечь Белые Пески. Эмир шел на риск: воевать на чужой земле, оставив за спиной голодные и мертвые пески, мог либо гений, либо безумец, ослепленный жаждой мести. Проводниками служили Идигу-Мангыт и Тимур-Кутлуг, в случае победы они получали вожделенный Сарай и свои старые наследные земли, несметные богатства и голову побежденного родственника – хана Тохтамыша. Сотня разведчиков Туган-Шоны шла налегке в далеко выдвинутой голове войска.

Выступили зимой. Ночевали у скудных костров, жгли кизяк и драгоценный хворост. За короткое время ночлега железо застывало, плотно пригнанные чешуйки кольчуг гнулись на рассвете с противным скрипом, вспотевшая ладонь прилипала к броне, стоило случайно к ней прикоснуться. Пар валил из уст людей и оседал белым инеем на складках платков, защищавших лица от холодной поземки. Белобородые лошади вязли в песке и с трудом держали строй. Острый запах лошадиного пота напитал пустыню и растянулся на целый фарсанг, он витал в оскверненном воздухе даже когда исчезли на востоке последние скрипучие арбы и плывущие, как по волнам, силуэты груженых верблюдов. Пустыне понадобилось несколько стылых ночей, чтобы уморить едкие миазмы чуждой ей жизни.

Главным приобретением Туган-Шоны после стычки с Алчибеком был, пожалуй, не серебряный пояс, а русский Николай. Прибыв в Сабран, промыв саднящую рану на предплечье и наложив на нее целебную мазь, вдосталь отъевшись и проспав двое суток кряду, божий человек пришел к нему в дом, запросто уселся на ковре и, прихлебывая жирный соленый чай с кобыльим молоком, попросился в отряд.

– Я так рассудил, – заявил он просто. – До Святого Города мне пока не дойти. Далеко. Кругом неспокойно, могу сгинуть. Военного человека хорошо кормят, одевают, да и к Тохтамыш-хану у меня свои счеты. Возьми в отряд, увидишь, бек, я человек веселый и в бою не подведу, ты же знаешь, стрела и сабля меня не берут! – В глазах бородача плясали плутовские огоньки.

– Какие у тебя счеты с Тохтамышем?

– Он Москву спалил, посек родителей, а сестер я потом не нашел, как в воду канули. Во время осады я был с дружиной князя Дмитрия в Костроме, мы собирали войско, но опоздали, а когда вернулись, я на пепелище дал обет идти в Иерусалим, молиться у Господнего Гроба за убиенные души родных. Тошно мне стало, думал, сталь в руки больше не возьму. Но топорик в руках повертел и взыграло сердце, бек, злость проснулась, ты должен меня понять. Возьми, схожу еще раз, а там, может, и в Святой Град отправлюсь, с детства на одном месте сидеть не умел. Прошу всем сердцем, возьми!

В стычке у колодца потеряли троих, четвертый умирал от ран, сгорая в горячке. Туган-Шона посмотрел русскому в глаза, тот играючи выдержал взгляд, улыбался – всё ему было как с гуся вода, так говаривал про подобных людей кузнец Марк.

Туган-Шона велел выдать русскому коня, оружие и халат, поставил на довольствие в первую десятку, где недоставало воинов, и не просчитался. Весельчак Николай мгновенно поладил с воинами, он понимал толк в лошадях, умел их лечить, что особо ценилось в войске, легко справлялся с саблей, но предпочитал длинный и тяжелый топор, с которым творил чудеса: подойти к нему на расстояние удара, когда остро наточенное лезвие со свистом рассекало воздух, не смог ни один из разведчиков. Его зауважали.

Николай никогда не унывал, по вечерам у костра рассказывал страшные истории про русских дивов, что прячутся в лесах и могут превратиться в дерево или куст, про мертвых девушек, покрытых рыбьей чешуей, живущих в их ночных холодных реках, мастериц щекотать до смерти. Разведчики слушали его затаив дыханье, мастерский рассказ ценили здесь не меньше боевого искусства, а кровожадных дивов ночи традиционно остерегались и прогоняли изощренными заклинаниями.

– Не страшно вам жить в домах, которые заваливает снегом по самые крыши? – спрашивали его.

– Тепло! – с хохотом отвечал Николай. – Снежком завалит – ветер не пробьется, скачи на полатях с девкой да в печку дрова подкидывай! – Он лениво потягивался, зевал во всю ширь рта, обтирал ручищей усы. – Давай спать, ребята, завтра новый день, до битвы далеко, до Бога высоко, а сон вот он, хватай рукой и тяни, как овчину на глаза.

Николай медленно и значительно крестился двумя перстами – со лба на грудь и по обоим плечам, клал под голову седло, заворачивался в кошму.