Он был ярким представителем людей искусства, процветавшего на протяжении ХХ столетия, – Стивенс был поэтом, который также писал завораживавшую, изящную прозу. В своих прозаических произведениях он в первую очередь объяснял значение искусства и литературы. Мы находим здесь одну из его важнейших мыслей: после смерти бога искусства вообще, а особенно поэзия, должны царить надо всем – потому что бог, подобно поэзии, есть воображаемая конструкция, и величайшее удовлетворение в жизни нам даст именно исследование и использование воображения. Стивенс также говорил более конкретно о том, что в современном мире бога заменят два конкурирующих феномена: поэзия и психология. Он решительно стоял здесь за первенство поэзии.

Стивенс приходил к этому постепенно. Он вместе с братьями и сестрами каждый вечер слушал Библию, которую читала детям мать, а по воскресеньям садился за фортепьяно, чтобы аккомпанировать церковным гимнам и подпевать другим. Увлечение покером и футболом привело к тому, что в начале 1890-х он провалился на экзаменах в школе для мальчиков в Ридинге. Но затем он исправился и получал награды, в том числе за речь, произнесенную в школе, и поступил в 1897 году в Гарвард (где он познакомился с Джорджем Сантаяной, своим преподавателем), а через несколько месяцев, в январе 1898 года, опубликовал свои первые поэтические произведения. Ему еще предстояло получить Пулитцеровскую премию, Премию Боллингена, Национальную книжную премию и почетную степень от Йельского университета («величайшая награда для выпускника Гарварда»).

В своей прозе Стивенс с крайней прямотой и уверенностью говорил о том, что поэзия должна стоять в центре жизни. Он считал христианство «увядающей культурой» и думал, что «потеря веры – это рост». Он откровенно признавал, что отталкивается от «широкой предпосылки», согласно которой мир может преобразиться в великое произведение искусства и через искусство. «Бог и воображение – это одно и то же. Когда уходит вера в бога, ее место занимает поэзия, которая начинает спасать жизнь».[449]

Его стихи вновь и вновь касаются этой темы:

Или вот:

«Значение живописи и поэзии сегодня, значение современного искусства для современного человека объясняется просто: в эпоху повсеместного неверия (или, быть может, равнодушия к вопросам веры) поэзия и живопись, все искусства вообще, в каком-то смысле восполняют утрату. Люди понимают, что воображение – самая сильная вещь после веры, что оно правит миром. Соответственно, их интерес к воображению и его работе нужно рассматривать не как признак очередного этапа развития гуманизма, но как жизненно важное утверждение себя в мире, где не осталось ничего, кроме Я, если оно вообще осталось… Выход ума за пределы ума, взгляд на реальность за гранью реальности, решимость охватить все, каковым бы это все ни было, стремление не ограничивать себя рамками, стремление снова обрести способность восхищаться и сильно интересоваться, желание повышать дух в любую минуту, любым способом – такие взаимоотношения сегодня имеют невероятно важное значение».[451]

«В век неверия, в эпоху господства гуманизма (что то же самое) именно поэт должен, в том или ином смысле, заменить веру… Я думаю о такой роли поэта совершенно серьезно. Это, прежде всего, духовная роль… Видеть богов, которые растворяются в воздухе, подобно облакам, – это великое переживание человека. И нельзя сказать, что боги на время скрылись за горизонтом или что их победили иные боги, обладающие бо́льшим могуществом и более глубокими знаниями. Они просто обратились в ничто… И, что еще удивительнее, они не оставили нам сувениров на память, престолов, мистических перстней, ни текстов ни на земле, ни в наших душах. Похоже, они никогда и не жили на земле. И никто не умоляет их вернуться. О них не забыли, потому что они были частью славы земли. В то же время ни один человек не составляет в своем сердце прошение о восстановлении этих нереальных героев. В каждом из нас всегда было Я, которое становилось все более человечным: оно не хотело оставаться наблюдателем, живущим своей жизнью, но все больше и больше стремилось стать всем, чем возможно, или, по крайней мере, нам так казалось… Когда мы думаем о конце богов, это порождает в нас особые установки. Мы, в частности, понимаем, что боги классической мифологии были просто проекцией эстетических феноменов. Они были не предметом веры, но выражением удовольствия… Человечеству свойственно, когда оно стоит наедине с реальностью и неумело обращается со своим одиночеством, создавать себе компаньонов, маленькое величие, как я говорил, которое, хотя оно и избегает поверхностных объяснений, содержит в себе, как кажется, все секреты бытия… Как бы там ни было, эти божества оказались на небесах, в своих удаленных от нас обителях не случайно. По сути дела, их слава – это слава мужчин и женщин, которым понадобилось создать этих богов и поместить как можно выше, не слишком занимаясь вопросами, кто они такие. Обычные люди, а не священники создавали богов».[452]

Позднее, читая одну лекцию, Стивенс сказал: «Сегодня я поставил перед собой цель поднять стихи на один уровень с другими самыми важными вещами и уравнять поэзию, чтобы это подробно объяснить, с богами и людьми… Боги – это наилучшее творение воображения… Оказывается, когда мы пишем стихи, мы используем те же способности, что использовали для создания богов…[453] Когда нет веры в бога, ум обращается к собственным произведениям и исследует их, притом его интересует не только эстетика, но и то, что они открывают, что ценят и что обесценивают, какую поддержку они дают. Бог и воображение – это одно и то же».[454]

Это была одна из самых упорных попыток в современной литературе понять, как жить без бога. Стивенс не боялся освещения «больших» вопросов; он понимал, что аппетит – важнейший ингредиент полноценной жизни. В то же время он превозносил искусство и придерживался своей «широкой предпосылки», а в равной мере думал о достойном месте поэзии в нашей жизни, о том, как она может нам помочь и чего может достичь. «Поэт вглядывается в мир, – говорил он, – примерно так же, как мужчина смотрит на женщину». Это выражение само по себе поэтично и составлено так, чтобы притягивать к себе внимание. Он прямо и сильно говорил о том, что такое поэзия: