Лариса очень надеялась, что муж уладит дело, не допустит, чтобы Севочка оказался в колонии. Его так долго провоцировали и вызывали на бой, что странно было бы ждать чего-то другого. Михаилу Ивановичу посоветовали добиться мирового соглашения с родителями пострадавшего Дементьева. Они должны были забрать своё заявление и засвидетельствовать, что никаких претензий не имеют.

Всеволод с мачехой остались ждать главу семьи во дворе колодцем, мокром от дождя и освещённом люстрами из узких окон. Михаила Ивановича долго не было, и Сева уговаривал мачеху идти домой – ей вредно было так долго стоять на ветру. Но Лариса не слушалась, обнимала его, укоряла, жалела, плакала. В конце концов, когда уже совсем стемнело, из углового подъезда вышли двое – сам Грачёв и Лёшкина мать, косматая, как ведьма.

Она униженно благодарила Михаила Ивановича и кланялась ему в пояс. Всеволод даже не сразу понял, что конкретно произошло, но Лариса робко улыбнулась. Похоже, удалось добиться мировой, и теперь можно было спать спокойно.

– Как дела? – шёпотом спросила Лариса и взяла мужа под локоть. Они втроём отправились на бывшую Большую Посадскую, и Сева молчал, чтобы не привлекать к своей персоне внимания. – Чем ты её так улестил? Или, наоборот, припугнул?

– Двести пятьдесят рублей мамаша попросила, так супруг потом её чуть прямо при мне не убил! – расхохотался отец заразительно, как всегда. – Орёт: «Дура, чего пятьсот не взяла?» А сначала, представь себе, им ящик водки в виде компенсации потребовался! Правда, здорово? Я им доходчиво объяснил, что водка к лечению сына отношения не имеет.

Той октябрьской ночью семьдесят четвёртого года Всеволод засыпал с тем же чувством, что и сейчас. Ещё дрожали колени и руки, не прошло окончательно возбуждение, но пружина на сердце уже разжалась, и боль утихала. Хотелось, чтобы как можно скорее наступило утро. Утро новой жизни…

* * *

В семь часов позвонил Захар Горбовский и разбудил всю честную компанию. В квартире было два телефона: один в коридоре, другой – у Саши в комнате. Услышав звонок, Минц-младший накинул халат, схватил в полутьме трубку и понял, что говорить ему будет очень трудно. Челюсть распухла так, что почти не двигалась.

Тусклый зимний свет пробивался из-за портьер, и Саша нечаянно уронил на пол толстый словарь. От грохота проснулся Грачёв, приподнялся в постели и стал слушать. Минц назвал звонившего Захаром Сысоевичем, что само по себе дорогого стоило.

– Да-да, Всеволод у меня. Спит ещё. Нет, будить я его не стану – пусть отдохнёт. Ну, вы же понимаете! К десяти он будет. Я передам всё дословно. Нет, он мне ничего про коммутатор не рассказывал. Вы из дома звоните? Вас понял, приедем вместе. Насчёт пистолета я в курсе. Пожалуйста, позвольте мне лично ему всё передать. Я сумею это сделать. Всеволод вполне адекватен, не волнуйтесь.

Грачёв, понимая, что поступает непорядочно, встал и вышел в прихожую. Там он поднял трубку параллельного и стал слушать – ведь разговор шёл лично о нём.

– Саня, ты там не переусердствуй! Здоровенный мужик, хоть пни сшибай, а ты сюсюкаешь над ним, как над маленьким хлопчиком. С дулом он тут наработал – Милорадову век не расхлебать. Хотя, конечно, брат есть брат. Да и я в горе, Саня. Без Михаила очень трудно будет. Геннадий Петренко мне звонил, настегал в хвост и в гриву. Сегодня приедет на службу, с температурой и кашлем. Припомнил мне всё, душу растравил. Будто я сам не понимаю, какого оперативника лишился! Я без него, как без рук, особенно когда и Озирского нет. Да, признаю, был к нему несправедливым. Всё казалось, что Михаил нарочно на рожон прёт. А теперь – хоть в петлю, но ничего уже не воротишь.

– Чем же тут можно помочь, Захар Сысоевич? – Минц проглотил слюну. – Не вернёшь… Мы, конечно, будем стараться заменить, что вряд ли получится. Неповторимых не повторить.

– А вот братец пусть и идёт ко мне работать! – Захар заговорил громче, жёстче. – Нам сотрудник с гебистской выучкой нужен. С Милорадовым я бы утряс. Говорю вполне серьёзно, между прочим…

Грачёв не стал слушать дальше. Он осторожно положил трубку на аппарат, глубоко вздохнул и вдруг почувствовал невероятное облегчение. Как же он сам-то не сумел догадаться, самостоятельно решиться на такой шаг? Нужно закончить дело с купюрами и написать рапорт. Все знают, что Михаил Ружецкий был его братом, и поймут.

Ёжась от холода, к утру ставшего совсем невыносимым, Грачёв быстро оделся. А умыться решил попозже. Он отодвинул шторы и зажмурился от яркого белого снега, который ночью покрыл все мёрзлые колдобины и забытые с осени трубы. Потом раскрыл свой тёмно-вишнёвый кейс, достал оттуда большой блокнот с линованными листами, ручку с золотым пером. Ровно оторвал лист, положил его на кожаный переплёт, отвинтил колпачок ручки.

Молодец Захар, надоумил дурака! Или ему Петренко посоветовал? Впрочем, какая разница? Он ведь не знал, что Грачёв слышит эти слова. Значит, получит сегодня сюрприз. Конечно, не в Захаре тут дело, просто Всеволод сам мучился вопросом – как успокоить совесть? И хотя это уже отдавало шизофренией, он хотел как бы перевоплотиться в брата, сесть за его стол и возобновить все Мишкины дела с того места, где они были прерваны.

Милорадов поймёт – у него два старших брата погибли на фронте. Они пошли добровольцами, хотя оба могли получить бронь. Он-то войдёт в положение, не будет в обиде. А вот со Светкой труднее разговаривать. Деньги придётся передать через маму Лару, скорее всего. А то решит, что братец откупиться хочет, хотя средства-то совсем не его. Да что бабе в таком состоянии докажешь? Сам думал бы точно так же, и надо понять других.

Рапорт с первого раза получился кратким и убедительным. Всеволод написал его сразу, без помарок, неожиданно красивым почерком. Закончив, расписался и поставил число – 1 февраля 1991 года. Потом подумал и перевернул страницу висящего на стене календаря с картинами из лучших музеев мира. Наверное, Сашкина сестра или зять подарили к Новому году.

Всеволод помахал листком в воздухе, чтобы наверняка не размазать чернила. Потом сунул рапорт обратно в блокнот, поставил кейс на колени и уложил туда пачки Юркиных денег. Глаза защипало, в нос и в горло словно вонзился миллион крохотных иголочек. Ну, у Сашки и племянник – мировой парень! Какое же он болоно? Умница, широкая натура; не только языком работает, но и делом помогает. Таких людей Всеволод за свою почти тридцатилетнюю жизнь ещё не встречал. Не вообще хороших, а именно вот таких! Юмор Юрия Владимировича, правда, не всем понятен – отсюда непонимание и насмешки.

Из Сашкиной комнаты слышалось бормотание «Спидолы» – поздравляли с юбилеем спикера российского парламента Бориса Николаевича Ельцина. Грачёв усмехнулся, вытащил из кобуры уже прославленный свой пистолет, который вчера так и остался с одним патроном. Приложил холодную сталь к губам и посидел так немного, вспомнил, как стрелял по убегающим бандитам. А теперь придётся навсегда попрощаться с верной «волыной», которая спасла его честь…

Потом Грачёв аккуратно уложил все вещи в «дипломат», щёлкнул двумя замочками. Сделал он это вовремя, потому что Саша вышел из своей комнаты.