Пушкину: «Стихотворений Александра Пушкина у меня уже нет ни единого экз., с чем его и поздравляю. Важнее того, что между книгопродавцами началась война, когда они узнали, что нельзя больше от меня ничего получить».

Юрий Лотман пишет: «В годы ссылки в Михайловском Пушкин становится признанным первым русским поэтом. Обязательные эпитеты Пушкин – лицейский, Пушкин-племянник, Пушкин-младший (для того, чтобы отличить от дяди – поэта Василия Львовича Пушкина) при упоминаниях его имени в переписке современников исчезают. Он делается просто Пушкин, и уже при имени В.Л. Пушкина прибавляется поясняющее “дядя”. Выход в свет в марте 1824 г. “Бахчисарайского фонтана” с предисловием Вяземского, в феврале 1825 г. – первой главы “Евгения Онегина” и в конце того же года – “Стихотворений Александра Пушкина”, журнальная полемика вокруг этих изданий, распространение (главным образом, через брата Льва, против воли самого поэта) его еще не напечатанных произведений ставят его на место, значительно возвышающееся над другими русскими поэтами».

А пока Пушкин спешит навестить родителей, повидаться с братом и сестрой и побывать с визитом у дяди. И мимоходом удивляется тому размаху, с которым москвичи умеют гулять и кутить. 15 сентября он написал в Тригорское Прасковье Александровне о праздновании коронации: «У нас большой народный праздник; версты на три расставлено столов на Девичьем Поле; пироги заготовлены саженями, как дрова; так как пироги эти испечены уже несколько недель назад, то будет трудно их съесть и переварить их, но у почтенной публики будут фонтаны вина, чтобы их смочить; вот – злоба дня. Завтра бал у графини Орловой; огромный манеж превращен в зал; она взяла напрокат бронзы на 40 000 рублей и пригласила тысячу человек».

А новый приятель Пушкина – Михаил Петрович Погодин, историк и литератор, запишет в дневнике: «Завтрак народу нагайками – приехал царь – бросились. Славное движение. Пошел в народ с Соболевским и Мельгуновым. Сцены на горах. Скифы бросились обдирать холст, ломать галереи. Каковы! Куда попрыгали и комедианты – веревки из-под них понадобились. Как били чернь. – Не доставайся никому. Народ ломит дуром. – Обедал у Трубецких. – Там Пушкин, который относился несколько ко мне. – “Жаль, что на этом празднике мало драки, мало движения”. Я ответил, что этому причина белое и красное вино, если бы было русское, то…».

Дядя, Василий Львович, совсем не ревновал племянника к славе. Просвещенный человек XVIII в., он относился к своей поэзии, как к приятному времяпровождению, еще одному способу удивить, посмешить и порадовать друзей, поделиться с ними тем, что трогало, восхищало или веселило его. Может при случае научить чему-то читателей, но последнее совсем не обязательно. Василий Львович не скучный моралист, напротив – гедонист, эпикуреец, в частности – любитель хороших обедов, в московском понимании этого слова. А в Москве любили и умели обедать.

К примеру, москвичам хорошо запомнился обед, который давали 3 марта 1806 г. в Английском клубе в доме князей Гагариных на Страстном бульваре, у Петровских ворот, в честь героя Шенграбенского сражения – князя Петра Ивановича Багратиона. После московского пожара 1812 г. клуба уже не было на старом месте, но москвичи помнили, что стол в тот день накрыли на 300 кувертов, и на нем было «все, что только можно было отыскать лучшего и редчайшего из мяс, рыб, зелени и плодов».

Вяземский вспоминает об обедах, на которых «гостям удобно было петь с Фигаро из оперы Россини: Cito, cito, piano, piano (то есть сыто, сыто, пьяно, пьяно)».

А вот что сам Василий Львович пишет П.А. Вяземскому 20 февраля 1818 г. о щедрости одного из своих московских друзей: «Александр Львович Нарышкин в Москве. На сих днях я провел у него целый вечер; в доме его раздолье – чего хочешь, того просишь. – Песельники, духовая музыка – Лобанова и Медведева пляшут по-русски, Новикова и Баркова – по-цыгански. Шампанское льется рекою – стерлядей ешь как пискарей. Апельсины вместо кедровых орехов, одним словом – разливанное море, и хозяин – настоящий боярин русской. Я полагаю, что так живал в старину Матвеев, родитель Натальи Боярской дочери».

Под соусом стерлядь с труфелем

Стерлядь очистить, изрезать штуками и поджарить. Потом труфель, вымыв, положить в кастрюлю и, прибавив к сему лимонного сока, налить красным[101] бульоном, положить еще рубленной петрушки и все вместе варить со стерлядью.

Особенно славилась астраханская стерлядь, недаром Вяземский от ее имени однажды приглашал Пушкина к себе на обед: «Завтра за обедом будет у меня Астраханская стерлядь, которая приглашает племянника его в свои объятия».

Еще одна «парадная» рыба – семга, или озерный лосось, – весьма сытная и сочная рыба с красным мясом и совсем не костлявая. Закуску из свежей семги подавали на мальчишнике Пушкина, перед свадьбой.

Вот как могла выглядеть эта закуска:

Семга в синем приготовлении[102]

Очистить семгу, из-под головы вынь жабры вымой в нескольких водах, опутая башку нитками, положи в продолговатую лоханку и налей на нее курт-бульона, столько, чтобы семгу им покрыло, и оставь лежать в оном по крайней мере десять часов. Потом свари, дай осякнуть и подавай к столу, под салфеткой усыпав блюдо кругом петрушкой.

Курд-бульон в синем приготовлении

Положив в кастрюлю изрезанную в звенья рыбу присовокупи морковей, луковиц, изрезанных в кружки, чес-ноку, петрушки, чабру, базилику и соли и смочи водою пополам с белым вином. Курт-бульон обыкновенный отличается от сего только тем, что его вместо красного вина доваривают с вином белым или с уксусом.