и смертью (даже если воздержаться от интерпретации в ключе психоанализа) оказывается еще сложнее, но с ней можно столкнуться столь же часто. Искусство позднего Средневековья подталкивало людей постоянно думать о смерти; эта мысль позволяла им вести праведную жизнь и готовиться к ее неизбежному концу. Те символы, которые использовались в искусстве для изображения жизни на контрасте со смертью – например, молодость и физическая красота или плодородие растений и животных, – зачастую были связаны с сексуальностью. Рождение и развитие были противоположностью смерти, а секс был неотделим от рождения.

Разумеется, далеко не все изображения смерти в Средние века были связаны с процессом рождения. Повсеместно распространенные в христианском мире изображения распятия подчеркивали либо триумф, либо страдания Христа, но так или иначе они сосредотачивались на смерти, а не на рождении; то же было верно и в отношении святых мучеников. Однако рождение Христа также было частым сюжетом в искусстве, а Мадонна с Младенцем встречались в нем еще чаще.

Эти последние сюжеты (которые люди могли видеть или представлять себе во время чтения или слушая проповеди) должны были напоминать людям о чистоте девы Марии, что подразумевало относительную порочность рождения всех остальных людей. Пожалуй, было бы натяжкой утверждать, что Распятие вызывает в сознании образ Мадонны с Младенцем, которые в свою очередь напоминают о непорочном зачатии, что опять же напоминает о том, что зачатие всех остальных людей произошло благодаря греху и сексу. Но распятие, особенно в период позднего Средневековья, безусловно, указывает на человеческую природу Христа, что должно было наталкивать людей на вопрос о разнице между божественным отцовством и зачатием без полового акта в противоположность человеческому отцовству и зачатию во время полового акта. Некоторые исследователи утверждали, что изображения Мадонны с Младенцем и Распятия Христа подчеркивают его гениталии, хотя такую точку зрения в дальнейшем оспаривали. Даже если акцент на его гениталиях должен был подчеркнуть то, что он обрезан (а обрезание является символом распятия), то обрезание все равно указывает на то, что он мужчина, и на мужскую фертильность и сексуальность.

Параллель с темами пищи и смерти заставляет нас усомниться в том, что секс важен для нашего понимания Средних веков. Безусловно, в средневековом дискурсе тема секса совсем не так значима, как в современном; помимо всего прочего, люди Средневековья по чисто технологическим причинам не имели доступа к такому количеству откровенных изображений и текстов, даже если бы социальные элиты того бы хотели. Однако тема секса может проникать во все сферы жизни даже без участия СМИ. В Средние века люди намного реже видели изображения полового акта, но они намного чаще, чем современные люди, видели сам этот акт непосредственно. В конце концов, бо2льшая часть средневекового населения проживала в сельской местности и наблюдала поведение домашних животных – пусть даже только кур и петухов. Условия для сна как в среде аристократов, так и у простых людей были таковы, что редко давали возможность уединиться. После свадьбы пару вполне могли отправить в постель обнаженными перед свидетелями. Средневековый ребенок, скорее всего, к подростковому возрасту знал о сексе намного больше, чем современные дети, которые с раннего возраста видят откровенные изображения на рекламных щитах и в кинотрейлерах. Для средневековых детей знание о сексе, скорее всего, было намного менее захватывающим и намного более будничным, чем для современных.

Идея о невинности детей в Средние века тоже работала не так, как сегодня. Современные родители в США настраивают на компьютерах детей родительский контроль и требуют, чтобы аналогичные сервисы приобретали и публичные библиотеки, которые должны запрещать показ любой страницы, на которой встречается слово «грудь» (включая материалы о раке, лактации или рецептах приготовления куриной грудки) или «сука» (включая материалы о собачьих выставках). До развития цифровой фотографии людей порой арестовывали за распространение порнографии: они делали фотографии своих детей в ванне, а фотоателье сдавали их властям. Демонстрация женской груди, которая так часто встречается в средневековом искусстве (хотя зачастую в контексте кормления детей, а не в эротических обстоятельствах), во многих американских юрисдикциях запрещена. Невинность современных американских детей сохраняется за счет того, что их учат: некоторые части тела стыдные, и их нужно прятать. С другой стороны, средневековые дети могли вступать в брак в 12 лет (девочки) и в 14 лет (мальчики), и среди аристократов такое случалось нередко. В современном мире сексуальная активность детей вызовет только возмущение (и криминализацию тех взрослых, которые принимают в этом участие), но в Средние века человек в таком возрасте уже не считался ребенком, хотя в некоторых отношениях и не был полноценным взрослым; в любом случае он уже считался достаточно созревшим для заключения брака. В протоколах средневековых судов можно встретить массу примеров изнасилования девочек (иногда и мальчиков), не достигших этого возраста. Дело не в том, что в средневековом обществе было невероятно много педофилов: дело в том, что граница между детством и сексуальной зрелостью проводилась раньше. Педофилы считают детей привлекательными среди всего прочего потому, что считают их невинными, но невинность иначе понималась в Средние века, когда дети в подростковом и предподростковом возрасте зарабатывали на жизнь и готовились принять на себя управление хозяйством. Секс был признаваемой, а не скрываемой частью взрослой жизни, к которой они готовились. Разумеется, сексуальная активность вне брака жестко порицалась, но, как утверждал Фуко в разговоре о «репрессивной гипотезе» (см. Главу 1), терпимое к сексу общество совершенно не обязательно то, которое больше всего о нем говорит. Обсуждение греховности секса – это все равно обсуждение секса, и в результате эта тема начинает занимать важное место в сознании людей. Воздержание от приема пищи также было борьбой с плотским искушением, но в средневековом сознании люди не делились, например, на вегетарианцев и мясоедов; воздержание от сексуальной активности же было фундаментальной частью идентичности священников и членов религиозных орденов (а также многих мирян). Это не делало сексуальность для них незначительной: напротив, сексуальность постоянно была в их мыслях и в том, как их воспринимали другие.

Помимо вопроса о том, для кого сексуальная активность допустима и даже обязательна, существовало также и другое проявление эротического в культуре: во всех трех религиях эротическое использовалось для того, чтобы выразить отношения человека с божественным. В Главе 2 мы обсудили вопрос о метафорической природе эротических выражений в этом контексте. Независимо от того, действительно ли он был метафорическим, язык страсти – язык слияния с другим на пике удовольствия, язык пенетрации и обладания – был знаком людям Средневековья если не из книг, то из проповедей. В этом смысле мы можем сказать, что сексуальность стояла в центре средневековой культуры, и соответствующий язык часто использовался для описания ключевых таинств доминировавшей в обществе веры. Понимание средневекового