не знаем точно возраст мужчин, которые с такой любовью писали друг другу или друг о друге, и иногда в таких текстах речь действительно идет о мальчиках или юношах, но чаще это не так. Возможно, подчеркивание молодости – это просто литературный прием: как и сегодня, в Средние века молодость часто ассоциировалась с красотой.

В силу специфики наших исторических источников мы не можем знать, вступали ли те или иные люди в сексуальные отношения. Как историки мы должны остерегаться того, чтобы применять для однополых и разнополых отношений разные стандарты доказывания. Если мы не предполагаем, что мужчина, адресующий другому мужчине любовные стихи, поддерживает с ним сексуальную связь, то мы не должны этого предполагать и в том случае, когда мужчина адресует такие стихи женщине. Эта проблема встает особенно остро, когда мы имеем дело не с оформленными отношениями, а только с желаниями. Однако в каком-то смысле можно сказать, что неважно, вступал ли некто в сексуальные отношения с другим человеком или нет: с исторической точки зрения важно, какие эмоции и отношения считались допустимыми или недопустимыми, а также как общество понимало людей, состоявших в тех или иных отношениях. Проблема в том, что уловить по дошедшим до нас источникам эмоции и желания еще сложнее, нежели конкретные действия.

В Средние века язык использовался не так, как сегодня, – даже если не учитывать очевидные различия вроде того, что тогда писали либо на латыни, либо на старых формах современных языков. Некоторые фразы или обороты, которые сегодня кажутся чрезмерно эмоциональными, тогда могли быть просто принятой речевой формулой или отсылкой к другому тексту. Когда мы начинаем письмо с обращения «Дорогой…» или завершаем его словами «Искренне ваш», мы не имеем в виду, что получатель письма нам дорог или что мы ему принадлежим; возможно, мы даже с ним не знакомы. Это просто принятая в данном языке формула, и если бы историки будущего по таким письмам попытались сделать какие-либо выводы о нашей коллективной или индивидуальной психике, они бы допустили серьезную ошибку. Точно так же, когда мы читаем средневековые тексты, мы не должны вырывать отдельные фразы из контекста и делать вывод о том, что они указывают на наличие в отношениях чувственного желания.

Однако даже когда тот или иной оборот очевидно следует понимать в прямом смысле, а не как принятую в языке фигуру речи, все равно довольно сложно с уверенностью сделать вывод о том, следует ли понимать такие фразы в эротическом ключе. Утверждать, что мы можем распознать сексуальное желание в речи носителя другой культуры, значит утверждать, что сексуальное желание универсально, что оно является частью человеческой природы, которая всегда выражается схожим образом даже в разных обществах. К подобным утверждениям прибегают сторонники психоанализа, по мнению которых человеческий разум работает строго определенным образом и проходит в своем развитии строго определенные этапы.

В этой ситуации историк сталкивается с дилеммой. С одной стороны, многие исследователи не спешат принимать объяснения, основанные на представлении о неизменности человеческой природы, что вполне оправданно: такая позиция приведет их к тому, что они будут вынуждены пренебречь глубочайшими различиями между культурами прошлого (или, если уж на то пошло, другими современными культурами) и нашей культурой. С другой стороны, если мы не считаем, что можем делать некоторые выводы о мыслях или чувствах человека по тому, что он написал, мы тем самым значительно ограничиваем наши возможности интерпретировать имеющиеся в нашем распоряжении документы. Нам следует попытаться отыскать золотую середину между двумя крайностями, первая из которых – представление о том, что в Средние века люди испытывали сексуальное желание точно так же и точно в тех же обстоятельствах, что и в наше время, а вторая – идея о том, что они настолько сильно от нас отличались, что мы не имеем никакой возможности их понять. Я считаю, что, когда мы видим перед собой текст, где один человек выражает глубокое желание находиться рядом с другим человеком и чувствовать его прикосновения, мы можем расценивать это желание как чувственное, даже если сам автор не счел бы его таковым. Это не значит, что все эти чувственные желания – как гетеросексуальные, так и гомосексуальные – претворялись в жизнь или что люди в Средние века хотели бы, чтобы они претворились в жизнь; но это значит, что история подобных желаний является неотъемлемой частью истории сексуальности.

Послесловие

Сексуальность в Средние века и в наши дни

В предыдущих главах мы рассмотрели особенности отношения к сексу и сексуальности в Средние века. Теперь перед нами встают более масштабные вопросы: насколько важно исследование сексуальности для понимания Средних веков и насколько исследование Средних веков важно для понимания сексуальности? Может показаться немного странным, что эти вопросы поднимаются в конце этой книги, а не в начале; впрочем, если эта тема не показалась вам важной, скорее всего, вы бы не дочитали до послесловия. Но именно сейчас, когда мы получили некоторое базовое представление о том, как люди Средневековья понимали сексуальность, мы можем сделать несколько более общих выводов.

В эпоху, не знавшую фотографий, видео и интернета, люди не могли наблюдать обнаженное человеческое тело так часто и в таких деталях, как мы. В отсутствие СМИ и рекламы попытка использовать сексуальное желание, чтобы стимулировать потребление, в Средние века была бы бессмысленной. Секс настолько глубоко проник в современную западную – да и мировую – культуру, что от него невозможно укрыться. Во многом быстрый рост новых коммуникационных технологий (главным образом видео и интернета) связан с тем, что они облегчают распространение порнографии; потребительский капитализм сексуализирует детей, рекламируя им одежду и музыку, которые первоначально были созданы для использования взрослыми, для соблазнения; во многих СМИ появляются прямые советы о сексуальной жизни; истории о сексуальном поведении публичных лиц или сексуальном унижении заключенных появляются на первых страницах газет.

Люди Средневековья не видели откровенные изображения в газетных киосках, на рекламных щитах или на экранах компьютеров, хотя временами они могли встречать такие образы на стенах церквей. В средневековом обществе секс занимал не такое положение среди человеческих нужд и забот, как сегодня, и этот факт может поставить под сомнения как вопрос о центральном положении сексуальности в средневековой культуре, так и вопрос о значении Средних веков в истории сексуальности. Сперва я обращусь к тому, какое место сексуальность занимает в понимании Средних веков, а затем – к тому, какое место Средние века занимают в понимании сексуальности.

Эта книга появилась на свет исключительно благодаря массе опубликованных за последние сорок лет превосходных исследований, касающихся различных аспектов сексуальности в Средние века. Некоторые медиевисты порицают эту тенденцию: они считают, что если мы сосредотачиваем свое внимание на сексуальности,