— Вальхен, ты молчишь… Я напрасно спросил, да?

— Тиль, я… я из страны ваших врагов, Тиль! Разве это для тебя не важно?! Твоя страна начала войну с нашей. А теперь наши уже где-то в Европе и, наверное, скоро будут в Германии. И бог знает, что будет.

— А для тебя — важно? — упавшим голосом спросил Тиль. — Ты чувствуешь нас врагами?

— Нет… конечно, нет. Какие же вы мне враги. Вы мне жизнь спасли, ваша семья… — Валя чувствовала, что от смущения говорит не важное, не то, что хотела сказать, но слова как-то торопились и говорились сами собой. — Может, я бы погибла там, на фабрике или ещё где. А вы меня как равную приняли. Я же понимаю, вы сильно рисковали.

— Ты не о том говоришь, Вальхен, — перебил Тиль. — Для меня не имеет значения, что родители тогда решили выкупить кого-то. Был бы на твоём месте парень или та старушка, про которую ты рассказывала, — ну и хорошо. Мне не благодарность твоя нужна… неужели ты не понимаешь?

Вале показалось, что даже ветер над рекой замер, замолчали птицы. Или это она перестала слышать? Зацепила ветку ивы, низко висящую над тропинкой, оторвала золотистые листочки, стала теребить — лишь бы чем-то занять руки и глаза. Тиль тоже молчал.

— Пойми, — с трудом произнесла Валя. — Ты немец. А я кто? Остарбайтер. Знаешь, мы как про себя говорим по-русски? О́стовки. Это похоже на русское слово остатки, die Reste, понимаешь… Я тут никто.

— И ты ненавидишь всех немцев, потому что наша армия пришла в твою страну?

— Да нет же, Тиль! Я не об этом!

— А я — только об этом. Я больше не могу делать вид, что ты мне как сестра. Я совсем другое чувствую. Неужели ты не видишь?

— …

— Молчишь… ну что ж, значит — нет. А я-то надеялся. Прости. Больше не стану спрашивать. Будет всё как раньше.

Тиль резко развернулся и зашагал к полю.

— Ти-и-иль! Подожди! — пронзительно вскрикнула девушка. Тиль замер, боясь обернуться. — Тиль, да, конечно да! — Валя догнала его и развернула к себе. — Конечно, я не чувствую себя просто сестрой. Давно уже. Ты же сам всё понимаешь. — Она приникла к нему, смущённо спрятав лицо на его плече.

— Вальхен, моя Вальхен… — Тиль осторожно обнял её плечи, гладил волосы. — Я знал, я надеялся… Но так испугался, когда ты сказала, что я немец. Никогда так не пугался. Мы будем вместе, Вальхен?

— Тиль, милый, война же… Кто знает, что будет дальше.

— Что будет, то будет, Вальхен. Вместе переживём. — Тиль повернул её смущённое лицо к себе. — Ведь да? Вместе?

Серые глаза ошеломлённо полыхнули навстречу ему открытым счастьем, ясным и безоблачным. У него захватило дух. Господи… только бы видеть вот это всегда!

Всё в жизни, казалось, встало на свои места. Не было ни войны, ни потерь, ни страха неизвестности, была только любовь. Первая и настоящая.

Тиль сорвал длинную ветку плюща, обвившего старое дерево. Остановился, стал вплетать её Вале в косу, чтобы наружу свешивались узорчатые тёмно-зелёные листочки.

— Лорелея… Речная дева. Люди гибнут от её песен. У нас легенда про неё есть.

Валя улыбнулась:

— Не боишься?

— Ты это знаешь?! Откуда?

— В школе учили. Тогда казалось — так трудно выучить, а сейчас сразу всё вспомнила. И у вас есть сборник Гейне, старинный, ещё из детства твоей мамы. Она мне показывала. Только там очень шрифт трудный… Готический — так это называется, да? Но видишь, здесь я тоже Гейне читала. Может, потому и вспомнила. Ну раз я Лорелея — засмеялась она, — держись, буду петь!

И Валя запела.

Бог знает, почему вспомнилось ей именно это. Не выученные в школе или слышанные по радио советские песни, а то, что любила и пела ей бабушка. Может, свобода и широта этой мелодии отвечали её нынешнему состоянию, а может, откликались в душе слова про миленького и красавицу, только пела она в полный голос, радуясь, наслаждаясь этой своей радостью и счастливыми глазами Тиля.

— Ещё, Вальхен! Ты никогда не пела раньше… почему?

— Не знаю, как-то так получалось. Знаешь, в лагере, в бараке, мы с девчатами пели иногда. После смены-то обычно не до песен, мы просто падали спать. А в выходной… Там певунья такая была, украинка. Тося. Вот она обычно начинала. Ой, а песни какие красивые украинские! Я даже пару выучила.

Тиль ошеломлённо смотрел на девушку.

— То есть вы там пели?! А здесь — ты не поёшь?

— Да, там пели… Наверное, это нас как-то… спасало, что ли… Знаешь, в лагере всё-таки очень было страшно. Казалось, жизнь там и закончится. Ну вот… пели. А потом ревели все вместе, что домой хотим. Тиль, ну не мрачней так! Это прошло! — Девушка улыбалась и тормошила его. — Здесь мне сейчас так хорошо. Послушай, какая песня красивая!

Валя оборвала песню, заслышав треск мотоцикла. Он поднимался на пригорок, и видно его ещё не было.

— Тиль, это, верно, полиция. Прячемся! — И Валя ринулась под иву, к воде, чтобы укрыться под откосом высокого берега.

Тиль решил не спорить и спустился за ней. Обхватил за плечи.

— Ну чего ты испугалась? Мы ничего не нарушаем… Идём себе и идём.

— С ума сошёл? Ты немец, гуляешь с остовкой! Видно же, что не работаем. И я без значка. Если русские с другими остами гуляют, полиция на это сквозь пальцы смотрит, и даже если с чехами или итальянцами. Но ты — немец, тебе не простят.

— Вальхен, сейчас не сорок второй год. Война кончается. Ваши, и англичане, и даже американцы уже в Европе. Ты думаешь, сейчас есть кому-то дело до идеи уберменшей?

— Не будем рисковать. Кто их знает. Я боюсь.

Мотоцикл промчался мимо, и, когда шум его затих, Валя и Тиль вышли на дорогу.

— Вальхен, мы скажем родителям? Ты ведь выйдешь за меня замуж?