– Ничего подобного. В тюрьме разрешают курить. Ты голоден? Съешь чего-нибудь.

Питер очень радовался его приходу. С Ричи было интересно. Он пытался научить детей, как завораживать крыс и мышей, чтобы те покинули дом и участок. Рассказал, что этому его научила Тара и что с тех пор, как она продемонстрировала свое искусство, он больше не видел у себя на кухне ни единой мышки. Никто ему не поверил.

Но ему и Питеру предстояло наверстать разговоры и приключения, упущенные за двадцать лет, а Питеру освободиться от накопившегося за то же время чувства вины. Он уже взял на себя обязанность возить Ричи на выступления: в конце концов Ричи должны были на какое-то время лишить прав за вождение в нетрезвом виде. Кроме того, Питер платил Ричи за регулярные уроки игры на гитаре Зои. Тут они, правда, поспорили.

– Не стану я брать с тебя деньги. Попроси я двадцать лет назад плату за такое, ты и слушать бы меня не стал.

– Сейчас не двадцать лет назад.

– Ты назвал бы меня капиталистической гиеной или кем похуже.

– Ладно, бери и сделай довольный вид.

– Прислужником торгашей. Лакеем.

– Мы установим тебе приличную почасовую ставку.

– Да пошел ты куда подальше со своей ставкой. Если захочу учить Зои, то только по дружбе. Пес империализма.

– Так не пойдет. Если бесплатно, ты всегда сможешь извиниться и слинять, правильно? Не на этой, мол, неделе, извините. На этой я малость занят. Дела. Уж я-то тебя знаю.

– Да ну?

– Да, знаю. Я хочу, чтобы она брала настоящие систематизированные уроки, платить за них и получать отчет.

– Что значит «получать отчет»? Я в жизни никому не давал отчета и не собираюсь.

Пришлось Женевьеве пристыдить их, чтобы они прекратили препираться:

– Вы, двое, все еще спорите? Ради бога!

На самом деле спор шел вовсе не об уроках музыки, и она это понимала.

Они шли по лесу, Джози восседала на плечах Ричи, две собаки прыгали перед ними и сновали зигзагами по тропинке. Никаких колокольчиков; только ржавые тени засохшего папоротника и ежевичных плетей, да первобытный запах сырой палой листвы, да грязь под ногами. Они подошли к древним зелено-серым скалам, покрытым пятнами лишайника, которые зимний холод окрасил в мармеладный цвет.

– Вот где она, по ее словам, сидела, – сказал Ричи; все остановились и воззрились на таинственные камни.

Все молча застыли, словно ожидая, что камни загудят, или задрожат, или как-то еще заявят о себе. Но кругом царила пронзительная тишина сырого леса, которую резко нарушило воронье карканье.

Женевьева вздрогнула. Оглянулась вокруг. Спросила:

– Где Джек?

Джека среди них не было. Все принялись оглядываться. Нету Джека.

– Джек! – позвала Женевьева.

Лес ответил им пустынным зевком.

Женевьеву охватила тревога.

– Кто-нибудь видел его?

– Нет, – ответила Эмбер.

– Нет, – ответила Джози.

– Мне кажется, он пошел в ту сторону, – сказал приятель Зои. – За собаками.

Питер нервно взглянул на Ричи. Женевьева уже торопливо шагала в указанном направлении. Позвала на ходу:

– Джек!

Ну наконец-то, вот он, стоит на небольшом возвышении, частично скрытый другими камнями, и не отрываясь смотрит в ту сторону, где деревья и кустарник растут гуще всего. Деревья были голые, но плотные заросли ежевики представляли хорошее убежище. Собаки тоже насторожились, застыли, глядя на то же место, словно ждали легчайшего шевеления, чтобы ринуться в заросли.

Мать подбежала к нему и обхватила сзади.

– Что такое? – недовольно сказал Джек. – Что случилось?

– Ничего, – с облегчением ответила мать, уже стесняясь своего глупого порыва. – Дурачок. Мне на секунду показалось, что ты потерялся.

– Мне уже тринадцать! – возмутился Джек.

– Да, конечно, – смутилась мать. – На что ты смотришь?

– Даже не знаю. Мне показалось, что кто-то наблюдает за мной. С дерева. Вон там.

Женевьева посмотрела на гущу засохшего папоротника и мокрого кустарника. Но никого не увидела.

– Мне показалось, кто-то следит за нами, – повторил Джек.

Женевьева поцеловала его:

– Идем к остальным.

Они вернулись к прочим членам семейства, ожидавшим их у камней. Аутвудс, который мог мгновенно показаться таким чуждым и враждебным, вновь стал привычным и уютным.

Джек что-то заметил в лесу, учуяли и собаки. Кто-то наблюдал за ним. Но раскрыть, кто это был, значило бы раскрыть того, кто все время рассказывал эту историю. И как уже говорилось, все зависит от этой детали.

Тара ушла, и на сей раз ушла навсегда. Не оставив никаких дополнительных сведений. Она пыталась рассказать все, что поняла относительно случившегося с нею, но ее или не хотели слушать, или находили ее историю слишком тревожной или слишком сомнительной, а потому невероятной. Может, это было своеобразное иносказание, а может, она говорила чистую правду о том, что произошло.

В конце концов, двадцать лет – большой срок. Мы уже не те, что были. Старые друзья, возлюбленные, даже члены семьи – все мы посторонние, у которых случайно оказались знакомые лица. Мы не имеем права утверждать по прошествии стольких лет, что знаем кого-то, и для Тары это оказалось невыносимым. По крайней мере это я могу сказать с уверенностью. И вот она сбежала во второй раз, поскакала через леса, пересекая кристальные ручьи и широкие луга, в богемную страну света и огня, туда, где солнце и луна встречаются на холме.

Наша жизнь – это мифическое путешествие, счастливого завершения которого по-прежнему нужно добиваться.

Терри Уиндлинг[56]

Майский праздник четыре месяца спустя после исчезновения Тары. Погода солнечная, в небе ни облачка. Вокруг «Старой кузницы» все буйно цвело: жарко цвела вишня перед домом, не отставала от нее яблоня рядом, сирень и благородный каштан за домом рвались последовать за ними. Бушевала весна, воздух был густой от пыльцы.

Питер погрузил в грузовик все необходимое для выезда на работу. Потом нырнул обратно в мастерскую за средством от конского ламинита и еще одной коробкой подков. Выйдя из темной мастерской, щурясь от яркого солнца, он заметил, что Зои с кем-то разговаривает перед домом.

Огромная живописная вишня раскинула свой феерический жемчужно-розовый полог у подъездных ворот, и Зои стояла под ним. На ней было прелестное платьице в цветочек и шлепанцы, открывающие ее голые, тонкие, как у жеребенка, ноги теплому весеннему солнцу. Она провела рукой по длинным шелковистым волосам, и солнце замерцало в их темных волнах, как тихое пламя. Она приподняла их над ушами, и свет в них вспыхнул и снова потускнел.