Он пробежал мимо одного из лаборантов, неожиданноразвернулся и, схватив его за отвороты халаты, закричал:

– Ну, кто скажет, что не она это сделала?

Тот был потрясен, пожалуй, не меньше Хокстеттера.

– Никто, шеф, – замотал он головой. – Никто.

– Вот это да! – воскликнул Хокстеттер и снова закружил покомнате. – Я думал... ну да... может быть... но чтоб такое... как она поднос,а?!

В поле его зрения попал Рэйнберд, тот по-прежнему стоял рукиза спину, загадочно улыбаясь. Хокстеттер на радостях забыл о старых распрях. Онбросился к Рэйнберду и стал трясти его руку.

– Получили! – объявил он с плотоядной ухмылкой. – Всеполучили. Этого хватит, чтобы оставить с носом любой суд! Будь он хоть триждыВерховный!

– Хватит, – спокойно согласился Рэйнберд. – А сейчас не худобы послать за девочкой вдогонку, пока она не оставила кой-кого с носом.

– А? Что? – Хокстеттер хлопал глазами.

– Видите ли, – продолжал Рэйнберд подчеркнуто спокойно, –парнишка, сидевший с ней рядом, видимо, вспомнил, что у него срочное свидание,во всяком случае, он вылетел так, словно получил хороший пинок под зад. Аследом за ним вышла ваша поджигательница.

Хокстеттер воззрился в смотровое окошко. Стекло еще большезапотело, но все же было видно: вот ванна, ЭЭГ, перевернутый металлическийподнос, дотлевающие стружки... и – никого.

– Ну-ка, кто-нибудь, догоните ее! – приказал Хокстеттер,поворачиваясь к техническому персоналу. Пять или шесть человек стояли нешелохнувшись. А что же Кэп? Он исчез в тот самый миг, когда испытательнуюкомнату покинула Чарли, но никто, кроме Рэйнберда, похоже, этого не заметил.

Индеец насмешливо смотрел на Хокстеттера, потом егоединственный глаз скользнул по остальным лицам, побелевшим до цветалабораторных халатов.

– Как же, – тихо сказал он. – Или все-таки есть желающие? Ниодин не пошевелился. Умора да и только. «Вот так, – подумал Рэйнберд, – будет ис политиками, когда до них вдруг дойдет, что кнопка нажата, и ракеты уже ввоздухе, и бомбы сыплются градом, и уже горят города и леса». Это была такаяумора – хоть смейся... и смейся... и смейся.

– Красиво как, – пролепетала Чарли. – Как красиво... Онистояли на берегу пруда, недалеко от того места, где всего несколькими днямираньше стоял ее отец вместе с Пиншо. Сегодня было куда прохладнее; в зеленыхкронах наметилась желтизна. И уже не ветерок, но ветер пускал рябь по воде.

Чарли подставила лицо солнцу и закрыла глаза; она улыбалась.Стоявшему рядом Джону Рэйнберду, пробывшему шесть месяцев охранником в тюрьме«Кэмп Стюарт» в Аризоне, прежде чем отправиться за океан, доводилось видетьподобное выражение лица у людей, отмотавших приличные сроки.

– Хочешь пойти посмотреть на лошадей?

– Пошли! – немедленно откликнулась она и, спохватившись,робко посмотрела на него. – Если ты не против.

– Не против? Да ты знаешь, как я рад, что выбрался. Когдаеще подвернется такая передышка!

– Они тебе приказали?

– Нет, – ответил он. Они шли берегом; чтобы выйти кконюшням, надо было обогнуть пруд. – Спросили, есть ли добровольцы. Что-то я незаметил ни у кого особого рвения после вчерашнего.

– Испугались? – спросила Чарли, пожалуй, чуть кокетливо.

– Испугались, – сказал Рэйнберд, и это была чистая правда.Кэпу, нагнавшему Чарли в холле, пришлось самолично отвести ее «домой». Молодогочеловека, оставившего свой пост возле ЭЭГ, отдали под трибунал в Панама-сити,Флорида. Ведущие специалисты, собранные на экстренное совещание сразу послетеста, превратили обсуждение в сумасшедший дом, воспаряя до небес с самыминевероятными прожектами и тут же хватаясь за голову в поисках способовконтроля.

Предлагали сделать огнеупорным ее жилище, и приставить к нейкруглосуточную охрану, и одурманивать ее наркотиками. Рэйнберд долго этослушал, наконец не выдержал и застучал по столу тяжелым перстнем с бирюзой. Онстучал до тех пор, пока не дождался полной тишины. С Рэйнбердом, чья звезда таккруто взошла, волей-неволей приходилось считаться при всей нелюбви к немуХокстеттера (пожалуй, не было бы преувеличением сказать – ненависти) и,соответственно, его сотрудников. Как-никак именно он в основном имел дело сэтим живым факелом.

Рэйнберд поднялся и милостиво дал им возможностьполюбоваться своим изуродованным лицом.

– Я предлагаю ничего не менять. До сегодняшнего дня выисходили из того, что девочка, скорее всего, не обладает никаким даром, хотядва десятка документов свидетельствовали об обратном, а если и обладает, товесьма скромным, а если не таким уж скромным, то, скорее всего, она им невоспользуется. Теперь же, когда ситуация изменилась, вы снова хотите выбитьдевочку из колеи.

– Это не так, – поморщился Хокстеттер. – Опять вы...

– Это так! – обрушился на Хокстеттера громовой голос,заставляя его вжаться в кресло. Рэйнберд ободряюще улыбнулся притихшейаудитории. – Короче. Девочка стала нормально есть. Она прибавила пятькилограммов и перестала быть похожей на тень. Она читает, отвечает на вопросы,раскрашивает картинки. Она мечтает о кукольном домике, и добрый дяд уборщикпообещал достать его. И после этого, джентльмены, вам, что же, не терпитсяначать все сначала? С многообещающего нуля?

Техник, обслуживающий во время теста видеокассетнуюаппаратуру, позволил себе робко поинтересоваться:

– Ну, а если она подожжет свою квартирку?

– При желании она давно бы это сделала, – ответил Рэйнберд.Возразить тут было нечего. Дискуссия закончилась.

...Впереди виднелись конюшни – темно-красные с белойотделкой. Рэйнберд громко рассмеялся.

– Здорово ты их напугала, Чарли!

– А тебя?

– А чего мне пугаться? – Рэйнберд потрепал ее по волосам. –Это только когда в темноте запирают, я нюни распускаю.

– И ни капельки это не стыдно, Джон.

– При желании, – тут он слегка перефразировал то, что сказалвчера на совещании, – при желании ты давно могла бы меня поджечь.

Она мгновенно подобралась.

– Как ты... как ты можешь!

– Прости, Чарли. Язык мой – враг мой. Они вошли в полумракконюшен, и в нос сразу ударили запахи.

Лучи закатного солнца косо пробивались между балок, и в этихнеярких полосах света полусонно кружилась мякинная пыль.

Грум расчесывал гриву вороному с белой звездой во лбу. Чарлиостановилась как вкопанная, не в силах отвести глаз. Грум поворотился к ней исказал с улыбкой: