себя в порядок, приказала поправить прическу, освежить лицо, подать накидку. Человек на парковке был мне знаком — он однажды уже приезжал за мной. Но казалось, что все это было в прошлой жизни. Теперь я отметила, что он поклонился мне значительно ниже. Это вселяло надежду.

Я будто погружалась в ощущение дежавю. Тот же корвет, тот же сопровождающий, тот же маршрут. Тот же тайный коридор и та же пурпурная зала. Мне снова было тревожно, но теперь я шла с другим чувством.

Император уже сидел у окна, лениво окинул меня равнодушным взглядом, когда я вошла. Я перекинула снятую накидку через локоть и была рада, что руки заняты — иначе их дрожание было бы слишком заметно. Я поклонилась особым образом, как было указано в книге по придворному этикету: выставляя ногу вперед и опуская руки. И замерла, ожидая, когда Император позволит мне подняться. Он не торопился, наблюдал. Я чувствовала его холодный взгляд. Будто резали стеклянным острием. Уже начинало ломить поясницу, когда старик позволил мне подняться. Уставился на меня, и я не могла даже предположить, что обещает этот взгляд.

— Итак… Госпожа…

Я молчала, стараясь держаться с достоинством. Но отметила, что он не назвал моего имени. Будто обезличил. Или стер. Я склонила голову, давая понять, что жду его слов.

— Кланяетесь вы гораздо лучше, чем в прошлый раз.

— Благодарю, ваше величество.

Он вновь царапал меня взглядом, барабанил пальцами по ручкам своего кресла, и этот дробный звук вселял тревогу.

— Мы прекрасно помним наш предыдущий разговор, госпожа. Вы хотели выбора…

Я осмелилась выпрямиться, подняла голову:

— Я не совсем понимаю, ваше величество.

Старик вновь медлил, будто тянул жилы. Смотрел и смотрел.

— Ваш муж разочаровал меня.

Я напряглась, но лишь еще сильнее выпрямилась. Что-то отвечать было неосмотрительно. Я должна сначала выслушать все, что Император хотел сказать мне.

— Поэтому я нахожу возможным освободить вас от любых обязательств, потому что не считаю более возможным исполнение данных вам ранее обещаний.

Я на мгновение забыла о сдержанности, но тут же опомнилась, постаралась взять себя в руки:

— Что значит «освободить»?

— Вашему мужу будет определено соответственное его проступку наказание. Вы вольны не разделять его судьбу. Мы даем вам исключительное право расторгнуть этот брак в одностороннем порядке и вернуться к отцу, который получит от нас определенную компенсацию в виде двухсот тысяч геллеров, составивших ваше приданное.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Расторгнуть? — это единственное, что я услышала.

Император медленно кивнул.

Я комкала в руках накидку так, что заломило пальцы:

— Ваше величество, что с моим мужем?

Старик молчал. Кажется, наблюдал, как я теряю самообладание.

— Ваше величество, я прошу лишь ответа на вопрос: где мой муж?

Император поджал губы, мял пальцами все еще хорошо очерченный подбородок:

— Это единственное, что вас интересует, госпожа?

Я уже прекрасно понимала, что это за человек. Понимала, что единственный неосторожный взгляд, слово, вздох, наконец, и Император может выйти из себя. Но вопрос лишь обо мне одной меня больше не устраивал. Я не могла потерять Рэя только, наконец, обретя его. Я не могла допустить, чтобы мой ребенок лишился отца.

Я вновь поклонилась, согласно всем требованиям дворцового этикета, коснувшись правой рукой груди. В книге это называлось «поклоном смирения».

— Да, ваше величество. Я не хочу расторжения брака.

Старик не отрываясь смотрел на меня, пожевывал губу:

— Несмотря на то, что ваш муж может потерять положение?

Я склонилась еще ниже:

— Мы смиренно покоримся воле вашего величества. Примем любую судьбу. Лишь не лишайте нас того, чем одарили, соединив законным браком.

— И это все? Все ваши просьбы?

— Да, ваше величество. Мы покорно примем любое наказание. Но не отнимайте у меня мужа. А у нашего ребенка — отца. Это единственное о чем я молю.

Я набралась смелости и заглянула в лицо Императора, пытаясь прочесть хоть что-то. Но он все так же потирал подбородок, все так же колол взглядом. Наконец, старик откинулся на спинку кресла, вцепился в подлокотники сухими белыми пальцами:

— Поднимитесь, госпожа.

Я оправила платье, выпрямилась, стараясь сохранять достоинство, расправила плечи. Я внутренним чутьем понимала, что перед Императором бесполезно рыдать, бесполезно валяться в ногах. Он все уже решил. Еще до того, как я вошла в этот зал. А, может, и еще раньше. Просто пусть отдаст мне мое — больше мне ничего от него не нужно.

Я замерла в ожидании. Но это был уже совсем не тот мотыльковый трепет перепуганной девчонки. Меня наполняла отчаянная решимость воевать до конца. Рэй не преступник. Старик не может его приговорить или лишить жизни. А с остальным можно справиться.

Наконец, Император поджал губы:

— Что ж, госпожа… Кажется, вы сделали свой выбор.

77

В тот день де Во сам нашел меня. Перехватил в галерее, когда я снова намеревался увидеть Императора. Явился в сопровождении имперских гвардейцев с заявлением, что ему достоверно известно местонахождение моей жены. На вопрос, жива ли она, он не дал ответа — и это выбивало почву из-под ног. Мы сели в закрытый длинный корвет, гвардейцы расположились в заднем отсеке. И тогда я увидел Марка Мателлина. С выкрашенной рожей, с заискивающей улыбочкой и женскими кудрями. Я не задавал вопросов. Единственное, что меня волновало тогда — моя жена. Появление де Во означало, что Император все же снизошел до меня — уже не надо было большего.

Ехали молча. Де Во был невозмутим, Мателлин всю дорогу бросал на меня колючие взгляды и ковырялся в наручном галавизоре, который почти беспрестанно запускал по салону корвета голубые блики. Я смотрел в обзорный дисплей и понимал, что мы приближаемся к Кольерам. Корвет проплывал вдоль «стены», но не причаливал ни к одному шлюзу. Прижимался к земле и продолжал следовать вдоль исполинского строения, облетая его по кругу.

Я понял, что мы приближаемся к Теневой стороне. И если любой имперец может войти в Кольеры со стороны шлюзов, то Теневая сторона, защищенная мощным энергетическим полем и полосой непроглядного черного тумана, была закрыта даже для Императора и его гвардии. Открыта лишь тем, кто держит в своих руках эту махину. О Теневой стороне не принято было говорить. Считалось преступлением причастность высокородных к организации низменных развлечений. Но слухи… И, кажется, я начинал понимать…

Марк Мателлин вновь уткнулся в галавизор, прибор мелко пищал, и в гуще черного тумана образовалась светлая точка,