Невероятная коррупция, процветавшая в постсоветской России, не была чем-то новым; она являлась составной частью российской действительности на протяжении столетий. Взяточничество процветало уже во времена Петра Первого. В 1721 году в его присутствии повесили сибирского губернатора князя Матвея Гагарина, уличенного во взяточничестве его любимцем, обер-фискалом А. Я. Нестеровым. Но по прошествии всего трех лет и сам Нестеров был уличен в том же преступлении и тоже повешен. На протяжении всего царствования дома Романовых коррупция оставалась источником доходов и для мелких государственных чиновников, и для крупных должностных лиц. В советские времена ориентиры изменились: власти преследовали врагов социализма, включая людей с предпринимательскими инстинктами. Но старомодная коррупция сохранилась в сфере теневой экономики, и часто лишь с ее помощью удавалось осуществлять рыночные сделки в условиях господства плана.

Идеологическое наследие советской эпохи — враждебное отношение к предпринимательству и капитализму — в новой России сохранилось. Милиционеры, дежурившие на улицах в период первого знакомства России с диким капитализмом, были воспитаны в советском духе и твердо верили, что все бизнесмены — преступники уже потому, что занимаются бизнесом. Милиционеров воспитывали в духе советского уголовного кодекса, согласно которому любая рыночная сделка считалась преступлением. Эти работники правоохранительных органов были не в состоянии усвоить совершенно новую идею, что их обязанности заключаются в защите бизнеса. Однажды я разговаривал с преподавателем Академии МВД о серии нераскрытых убийств банкиров. В негодовании он стал кричать на меня, резко отодвинул свой стул от стола, вскочил на ноги и нахмурился. “Если банкира убили, значит, у него была недостаточно надежная служба безопасности!” — заявил он. Он не считал защиту банкира задачей милиции.

Во многих деспотических режимах существует тесная связь между слабым государством, коррупцией и авторитаризмом. Если законы не применяются или отсутствуют, то виновным может быть признан практически любой. Это создает благоприятные условия для избирательного уголовного преследования: правители могут по собственному усмотрению решать, кого арестовывать и наказывать. В этом была суть проблем России в 1990-е годы. Архаичное налоговое законодательство, например, было невозможно соблюдать. Один мелкий предприниматель сказал мне как-то, что общая официальная сумма налогов, которыми облагается его предприятие, составляет по процентов его доходов. То же самое я слышал от многих других. Законы делали практически каждого бизнесмена и налогоплательщика нарушителем закона, а значит, потенциальным преступником. В конечном итоге он оказывался перед властью в положении просителя и взяткодателя. Александр Гуров, в то время директор ВНИИ МВД, а ныне председатель комитета Государственной думы по безопасности, однажды откровенно признался, что это прочно укоренилось в сознании населения России. “Из ста человек, остановленных сотрудниками ГАИ, — сказал он, — 95 предлагают взятку до того, как милиционер успевает открыть рот”{248}.

Собор был таким же величественным, как и победа, в память о которой его построили. После того как в 1812 году российская армия заставила отступить Наполеона, царь Александр I приказал в ознаменование этого триумфа построить грандиозный храм. Строительство храма Христа Спасителя началось в 1839 году и завершилось сорок четыре года спустя. Колоссальное сооружение высотой с тридцатиэтажный дом, построенное из 40 миллионов кирпичей, со стенами более чем трехметровой толщины, облицованное снаружи мраморными и гранитными плитами, венчал покрытый медью гигантский купол весом 176 тонн. Наверху возвышался крест высотой с трехэтажный дом. Главный купол окружали четыре колокольни с четырнадцатью колоколами общим весом 65 тонн. Двенадцать дверей, отделанных бронзой, вели внутрь величественного собора, служившего одновременно и храмом, и военным мемориалом. “Сменяли друг друга цари, на смену старым поколениям приходили новые, Россия погружалась в хаос войн и завоеваний, страдала от голода и эпидемий, но ничто не помешало завершению строительства этого необычного сооружения”, — писал один историк. После завершения строительства храм, освященный 26 мая 1883 года, занял заслуженное место среди главных символов Москвы.

В 1931 году Иосиф Сталин приказал взорвать великолепный храм. Потребовалось четыре месяца для того, чтобы содрать с него всю позолоту, медь и мрамор, а затем расшатать стены взрывами небольших зарядов динамита. Холодным утром 5 декабря серия взрывов разрушила храм, оставив на его месте гору дымящихся обломков. “Пугающая тишина царила на этом месте”, — вспоминал один из очевидцев{249}. Сталин хотел построить на этом месте еще более грандиозный Дворец Советов, небоскреб выше Эмпайр-стейт-билдинга, с гигантской статуей Ленина наверху. Конкурс на лучший проект нового небоскреба проводился в течение многих лет, но после смерти Сталина от затеи отказались. При Никите Хрущеве на этом месте был построен огромный открытый бассейн с подогревом воды. Храм официально вычеркнули из учебников истории, но не из памяти.

В 1989 году, когда Михаил Горбачев позволил более открыто говорить о прошлом, Михаил Мокроусов, пользуясь старой фотографией, полученной от друга, соорудил из гипса и картона небольшой макет храма.

Как и все, кто осмелился бросить вызов официальной идеологии, Мокроусов проявлял вначале осторожность и сдержанность. Плодовитый скульптор с изборожденным морщинами лбом, серыми глазами, длинными седыми волосами и густой бородой работал в Москве, в продуваемой сквозняками старой двухэтажной мастерской со скрипучими полами. Он работал над макетом храма, не привлекая внимания к своей работе. Ее даже приходилось прятать, потому что устав Союза художников по-прежнему запрещал своим членам создавать произведения религиозного характера. Храм, по крайней мере официально, оставался запретной темой, и Мокроусов не хотел осложнений с КГБ.

В 1989 году был объявлен конкурс на лучший проект мемориала, посвященного Великой Отечественной войне. Макеты демонстрировались в Манеже, выставочном зале, расположенном недалеко от Кремля, и Мокроусов в порыве неповиновения решил представить свой макет храма, чтобы “исправить ошибку”, совершенную Сталиным{250}. Это была одна из четырехсот работ, многие из них были украшены серпом и молотом, но именно макет Мокроусова привлек к себе наибольшее внимание. Его демонстрировали в течение двух недель, а потом неожиданно макет исчез. Мокроусов сказал, что его забрали сотрудники КГБ и спрятали в своих подвалах. Но было поздно. Проект Мокроусова пробудил интерес к идее восстановления храма. Появились посвященные этой теме публикации в газетах, возникло общественное движение, участники которого периодически собирались в мастерской Мокроусова. Они назвали себя “Общиной”. В течение нескольких лет активисты “Общины” собирали по всей стране пожертвования и подписи в поддержку восстановления храма. Их деятельность ограничивалась уличными мероприятиями; Русская православная церковь и правительство страны не обращали на них внимания{251}.5 декабря 1990 года, в годовщину разрушения храма, рядом был установлен памятный камень, а в марте следующего года — двухметровый гипсовый крест, изготовленный Мокроусовым. Люди собирались вокруг него и молились. Сначала среди них преобладали националисты и верующие, но позже, после августа 1991 года, к ним присоединились некоторые из российских демократов, считавшие, что восстановление храма вобьет кол в сердце коммунизма. В 1991 году, в связи с шестидесятилетием разрушения храма, Борис Ельцин заявил, что “этот беспрецедентный акт вандализма был совершен не иностранными захватчиками, а людьми, ослепленными ложными идеями и испытывавшими ненависть ко всему хорошему и святому”{252}.