После стольких лет апатии и дефицита, несмотря на критику и экономический хаос, восстановление храма Лужковым имело важное, символическое значение для зарождавшейся новой России. Здание храма над Москвой-рекой казалось издалека сказочным замком. Как православная святыня и памятник архитектуры храм, несомненно, представлял собой важный символ. Но его восстановление имело, как мне кажется, более глубокий смысл. Это был вызов неопределенности и сомнениям первых беспокойных лет перемен. Лужков хотел сказать: мы сможем сделать это.

Но как? Через шесть лет после начала осуществления проекта, стоимость которого, по первоначальным оценкам, была 150 — 300 миллионов долларов, расходы составили 700 миллионов долларов. Лужков и Ельцин давали довольно туманные объяснения относительно финансирования строительства храма. Ответ на эту загадку был отчасти получен 6 января 1996 года, когда возле нижнего храма была установлена большая мраморная доска, на которой было золотом написано: “Они первыми внесли свою лепту”, а затем шло перечисление известных и менее известных бастионов финансов и промышленности. В числе первых в списке значился “Столичный банк сбережений” Смоленского, пожертвовавший 53 килограмма золота для куполов храма. Газовая монополия “Газпром” пожертвовала 10 миллиардов рублей на мрамор для отделки стен. “Инкомбанк” передал 1,5 миллиона долларов и двадцать четыре иконы. Московская межбанковская валютная биржа пожертвовала 1 миллион долларов. В последующие годы список жертвователей рос, и были установлены новые доски. В число жертвователей входили крупнейшие московские предприятия, рестораны, магазины, торговцы продовольствием, экспортеры нефти, знаменитая компания по производству шоколада, десятки других заводов и компаний, являвшиеся движущей силой нового капитализма и новой Москвы.

Жертвователи не были совершенно бескорыстными. Истина заключалась в том, что их пожертвования были даром Лужкову в не меньшей степени, чем храму. Лужков создал политический механизм, направлявший власть и имущество — его собственную огромную власть и контроль над огромными ресурсами Москвы — на восстановление города. Во владениях Лужкова законы рынка и законы страны значили меньше, чем власть мэра. Когда Лужков требовал чего-то, предприниматели вытягивались по стойке смирно; без помощи Лужкова они не смогли бы выжить. Финансисты, торговцы, промышленники, владельцы ресторанов раскошелились и были вознаграждены за это. Как только Смоленский передал золотые слитки, патриархат перевел свои счета в “Столичный банк сбережений”. “Лужков понимал и умел сочетать стремление к экономической свободе и экономический диктат, — объяснил Михаил Огородников, представитель городского Фонда восстановления храма. — Восемьдесят процентов денег на храм были пожертвованы банками и корпорациями. Как удается добиться того, чтобы они работали на город? Лужков дал им понять: если вы ничего не делаете для города, вам будет в нем неуютно, вы не выживете без поддержки города”. В отличие от других людей, пытавшихся убедить российских нуворишей дать деньги, Лужков был более прямолинеен. Огородников описывал подход Лужкова таким образом: “Вы живете в этом городе. Вы делаете деньги в этом городе. Платите городу то, что ему причитается. Иначе вас здесь не будет”{258}.

Лужков восстановил не просто храм, разрушенный Сталиным, создал не просто сияющий символ постсоветского возрождения России. Храм стал реальной демонстрацией новой модели капитализма, которую Лужков насаждал в России в 1990-е годы, модели, сочетавшей в себе общественные и личные интересы, объединявшей деньги и власть, порождавшей коррупцию и создававшей множество новых рабочих мест, с единственной центральной фигурой, самим Лужковым, у руля.

Лужков превращал Москву в корпорацию, следуя модели, сильно отличающейся от той, что имели в виду реформаторы. Анатолий Чубайс и Егор Гайдар мечтали о построении западной модели капитализма, основанной на принципах конкуренции и открытости, на разделении бизнеса и государства. Они хотели, чтобы рынок определял победителей и проигравших. Вопреки их желаниям, определять победителей и проигравших Лужков намеревался сам. Его модель имела много общего не с западным подходом, а с традициями загадочного Востока, согласно которым прихоти властелина важнее доходов и убытков. Модель Лужкова некоторые называли “государственным капитализмом”, потому что сам город принимал активное участие в бизнесе. Лужков не возражал против такого названия. Критики говорили также о “блатном капитализме”, потому что преимуществами пользовались приятели Лужкова.

Лужков продемонстрировал в Москве интуицию популиста, организаторские способности партийного аппаратчика и честолюбие строителя. В нем было что-то от мэра Чикаго Ричарда Дейли и нью-йоркского строителя и конструктора Роберта Мозеса. Для него городское строительство — в том числе создание архитектурных шедевров — не было самостоятельным делом, оно было той пользой, которую политик приносит людям. Он не был выдающимся проектировщиком, взирающим вниз с высоты своих творений, он был политиком, знающим, какое впечатление они производят внизу.

Некоторые аспекты империи Лужкова, проявлявшиеся в коррупции и жестком стиле руководства, трудно назвать привлекательными, но он пользовался огромной популярностью, особенно в годы бурного строительства в середине 1990-х. Москвичи дважды[26]избирали его мэром, и он побеждал с большим преимуществом, получив 89,6 процента голосов в 1996 году и 70 процентов голосов в 1999-м. В 1996 году у него не было серьезных конкурентов, но в 1999-м ему бросил вызов известный либеральный политик, бывший премьер-министр Сергей Кириенко. Тем не менее кампания Кириенко провалилась. Москвичи, по-видимому, одобряли вариант, предложенный Лужковым: брать у нуворишей и отдавать городу. Галина Старовойтова, прогрессивный политик и член парламента от Санкт-Петербурга, убитая в 1998 году, сказала мне однажды, что

Лужков заслужил одобрение, а не осуждение народа за то, что выжимал деньги из банков и предпринимателей. “Многие простые люди считают, что эти нувориши, эти новые русские должны делиться своим богатством с городом, — сказала она, — и это немного сократит их сверхприбыли”.

Возникновение в Москве империи Лужкова имело последствия для всей России. Это стало ясно сразу, едва страна начала выбираться из мрака советского социализма, когда было еще непонятно, как строить рынок в стране, не знавшей капитализма с начала века. Многие понимали, что к рыночной экономике можно идти не одним, а несколькими путями. Одним был либерализм Гайдара и Чубайса, при котором господствуют рыночные силы. Вторым был хищный, олигархический капитализм, при котором победитель получает всё, как об этом будет более подробно рассказано в следующих главах. Третьим путем был путь Лужкова, который управлял городом как его хозяин.

Наличие разных подходов не означало, что Лужков и Чубайс вежливо дискутировали, стоя перед доской на семинаре по экономике. Это было время проб и ошибок, атак и отступлений. Лужков, пришедший к власти в какой-то степени случайно, в результате отставки Попова, был не из тех, кто тратит время на теории. Он был созидателем, руководителем, сформировавшимся в советские времена, но перенявшим ритм и энергию современной эпохи. Он воспользовался появившейся у него возможностью стать руководителем самого крупного и богатого города страны. В итоге Лужков создал колоссальный, практический, реально функционирующий пример того, какой, на его взгляд, должна быть новая Россия.