– И что же произошло?

Роб. Парень из тетрадки. Наконец-то я узнаю, какая судьба его постигла.

– Я пересекся с ним всего однажды. Вернее, я приезжал на выходные, и, наверное, было бы более точным сказать, что я пересекся с ним всего на пару дней. Он оказался тощим прыщавым юнцом с брекетами на зубах. Ничего особенного. Не знаю, чего я ожидал. Большей харизматичности, наверное. Для восемнадцати лет он показался мне чересчур незрелым. Держался молчаливо, по крайней мере большую часть выходных. Лишь поедал меня глазами и бурчал что-то в ответ на мои вопросы, а потом принимался из кожи вон лезть, пытаясь быть общительным. Один раз с утра принялся ломать какую-то ужасную комедию, изображая из себя шеф-повара, и я ему даже попытался подыграть, но, по правде говоря, смотреть на это все было ужасно неловко. Адель утверждала, что он просто застенчивый, но мне он казался странным. Ей я, впрочем, этого не говорил. В конце концов мы с ним допоздна засиделись за разговорами в субботу вечером, когда Адель уже ушла спать, но разговор никак не клеился. Он настойчиво расспрашивал меня о наших отношениях. Я был совершенно уверен, что он ревнует. Уезжал я в воскресенье с тайной надеждой на то, что эта дружба постепенно кончится сама собой. – Он замолкает и сглатывает. – Мое желание исполнилось, но отнюдь не естественным образом.

– Роб умер.

В конце концов Дэвид кивает:

– Я при этом не присутствовал. Это случилось десять дней спустя.

Впервые за все время он поднимает голову и смотрит прямо мне в глаза:

– Я знаю, где Роб, но не я его туда отправил.

Роб мертв. Ну вот и все. Это факт. Это сообщение не становится для меня неожиданностью, и я понимаю, что в глубине души уже давно так считала.

– Я знаю, – говорю я, и это чистая правда.

Я абсолютно ему верю. Может, уже слишком поздно, но я все равно верю.

– Я знаю, что это не ты.

– Однажды утром она позвонила мне в полной панике, – продолжает он; его словно прорвало. – Сказала, что они принимали наркотики и Роб, видимо, принял слишком большую дозу, потому что, когда она пришла в себя, он был уже мертв. Я велел ей вызвать полицию и «скорую». Она плакала. Сказала, что не может. Когда я спросил ее почему, ответила, что запаниковала и сбросила тело в старый высохший колодец в чаще леса на краю поместья. Она была почти в истерике. Я не верил своим ушам. Это было просто… просто безумие какое-то. Я немедленно сорвался и поехал туда, надеясь, что смогу уговорить ее рассказать полиции всю правду. Но она уперлась. Твердила, что боится, что после случая с ее родителями, а теперь еще и после этой истории ее посадят. Решат, что она имеет к этому всему какое-то отношение. Сказала, что запаниковала, но теперь уже ничего нельзя исправить. Сказала, что, кроме нас двоих, никто даже не в курсе, что он вообще туда приезжал. Никто больше его не видел. Его родные ничего не знали. Она умоляла меня никому ничего не рассказывать. Сказала, что мы можем уехать из дома и никто никогда не узнает о том, что произошло.

– Но знали вы сами, – говорю я.

Он кивает:

– Поначалу я считал, что смогу хранить этот секрет ради нее. Чтобы защитить ее. И я пытался. Пытался изо всех сил. Мы очень быстро поженились, но уже тогда было ясно: с ней что-то не так. Мне было тошно от того, что мы сделали, но думаю, я смог бы научиться жить с этим, если бы видел, что это не дает покоя и ей тоже, но она вела себя как ни в чем не бывало, как будто уже успела обо всем позабыть. Об этом мальчике, который лишился жизни. Исчез без следа, как будто его никогда и не существовало. Я думал, может, ее реакция была чем-то вроде защитного механизма – попыткой вытеснить все произошедшее из памяти, – но это было не так. Она в самом деле выкинула это из головы. В день нашей свадьбы она сияла от радости. Как будто нашу совесть ровным счетом ничего не отягощало. Потом она обнаружила, что беременна, и я думал, что она будет на седьмом небе от счастья, но она просто впала в истерику и настояла на том, чтобы сделать аборт – избавиться от этого чужого существа.

Он умолкает, прерывисто дыша. Весь этот разговор дается ему с большим трудом. Необходимость вспоминать все это. Делиться этим с другим человеком.

– Ты знаешь, любовь убить довольно сложно.

Он устремляет взгляд на меня, и я крепко сжимаю его руку.

– Я очень долго не мог ее разлюбить. Придумывал для нее оправдания, и потом, мне нужно было заканчивать обучение и проходить специализацию, так что я не всегда замечал, как сильно она изменилась. А она изменилась. Она сорила деньгами направо и налево, пуская на ветер астрономические суммы – даже при всем ее богатстве.

– Поэтому ты теперь распоряжаешься ее состоянием?

Он кивает:

– Я переписал его обратно на нее в те же самые выходные, когда приехал навестить ее в Шотландии. Мне никогда не хотелось распоряжаться ее деньгами. Но еще меньше мне хотелось, чтобы она их промотала. А вдруг мы все-таки когда-нибудь решили бы завести детей? А вдруг это была какая-то эмоциональная реакция на травму прошлого? А вдруг она потом пожалела бы о своей расточительности? Она согласилась отдать управление мне. Сказала, что понимает: у нее есть проблема и ей нужен человек, который помог бы ей справиться с этим. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что это решение было еще одним узлом на удавке, которую она готова была затянуть на моей шее. В общем, еще года три или четыре мы продолжали как-то жить, делая вид, что все в порядке, но я не мог забыть про Роба. Про его тело в колодце. И в конце концов я понял, что наша любовь умерла вместе с ним в ту ночь. Я не смог забыть про Роба и не смог принять то, что она смогла. Я сказал ей, что все кончено. Я ухожу, потому что больше не люблю ее.

– Мне кажется, она восприняла это не слишком хорошо, – говорю я, и впервые за все время на его губах появляется полуулыбка.

Веселой ее не назвал бы никто, но одно бесспорно. Это мой Дэвид. Он вернулся.

– Можно и так сформулировать. Она закатила истерику. Заявила, что любит меня и не может без меня жить. Пригрозила, что заберет все деньги и оставит меня без гроша. Я сказал, что мне плевать на ее деньги и всегда было плевать. Мне не хотелось причинять ей боль, но жить так дальше я тоже больше не мог. После этого она вдруг стала очень спокойна. Это спокойствие очень напугало меня. Оно до сих пор меня пугает. Я уже понял: это верный признак того, что она задумала нечто опасное. Она сказала, если я уйду, она расскажет полиции, что на самом деле произошло с Робом. Я был в замешательстве. До меня не дошло, что она имела в виду. Тогда она сказала, что правда – понятие относительное. За нее очень часто принимают наиболее правдоподобную версию событий. Она заявила, что скажет полиции, что мы с Робом поссорились и я убил его, а тело сбросил в колодец. Я был потрясен. Это была неправда. Она сказала, что это не имеет никакого значения. Сказала, полиция спишет все на ревность, к тому же меня уже подозревали в том, что это я устроил пожар в доме ее родителей, и ее послушают.