– Саша… Сашенька…

Я обхватила его за плечи. Зарылась носом в волосы. Я не могла больше это слышать. Я боялась расплакаться.

– Сейчас, Алена. Прости, надо договорить. Зачем говорю, не знаю, но ты еще потерпи…

Он взял мою правую руку и положил на грудь. Накрыл своей и сжал. Левой я гладила его по плечу. Дышала в ухо.

Он чуть-чуть успокоился.

– Ты бы меня видела лет двадцать назад… Студент, шея тонкая, свитер болтается, стипендия сорок рэ. Я счастливый был. У друга на раскладушке спал, когда из общаги выперли за бл…дки. Тогда любовь была. Я в каждую влюблялся, ни одной не пропускал. Бабник был.

Слово «бабник» было старперское. Я не помнила, когда его последний раз слышала. Устаревшее слово. Нет явления, и слово отправляется в утиль.

– Девчонки не давали, а я их стихами, цитатами обволакивал. На гитаре им играл. Денег не было на цветы, гитара у меня была инвестиционным вложением. А теперь не играю. Гитару купил роскошную, но не играю. Я теперь только себе покупаю, больше ничего ни на кого не хочу тратить. Я и тебе ничего сказать не могу, не потому что не хочу…

Я замерла, рука соскользнула с плеча. Вторая оставалась в его плену.

– Я не знаю, что чувствую. Чего я вообще хочу. Только понимаю, что после всего этого не могу, не имею права голову тебе засирать. Понимаешь?

То есть это значит, что он… Что все равно ему? Я так и знала…

Он обернулся ко мне. Его губы, глаза…

– После этого текста я для тебя точно умер. Но я и не нужен тебе, вообще-то. На твоем месте я бы давно послал такого мудака. И ты меня тогда послала, и я пошел, и правильно пошел. Тебе же не нужен такой? Зачем тебе такой, правда? Ты плачешь?

Он не договорил. Я не успела ничего ответить. Его сухие губы, мои… Мои загорелись, когда по ним царапнуло его щетиной. Как быстро растет. Мне всегда нравилась эта щетина – так острее чувствовалось слияние с чужим, мужским… Так острее чувствовалась грань между «я» и «он».

Я не поняла, как это произошло. Он дотянулся с водительского сиденья, перелез или вышел и вошел через дверь… Я даже не запомнила этого момента. На секунду он меня выпустил, а потом я уже лежала, упираясь затылком в мягкий подлокотник, липла голой кожей к кожаным сиденьям – за это их и не люблю. Его глаза надо мной… Грань сохранялась и была острой – между рубашкой и телом, между кожей машины и его. Эта тяжесть сверху, когда не вырвешься и не хочешь никуда вырываться, а хочешь так и лежать раздавленной, пойманной. Покоренной и распятой… Что-то твердое, жесткое… Пряжка ремня. А ремня и не было в тех брюках, они же на резинке.

Когда оставалась еще одна последняя секунда, когда можно было это остановить, я прошептала:

– А презервативы?

Он застыл на мгновение. Выдохнул:

– Молчи. Ради бога…

Вдавил мою голову в подлокотник. И больше ничего нельзя было сказать и сделать. Больше ничего не надо было делать. Само собой… Так просто. Просто дышать в такт. Ветер с моря забирался в машину и на секунду, когда возникало пространство между мной и им, между мной и кожей сиденья, я ощущала прохладу. Потом снова горячо. Холодно. Горячо… Очень горячо. Потом я уже не различала ни низ, ни верх, ни ветер, ни грань, где кончаюсь я и начинается он. Все слилось в одно… Лицо горело, распаленное его прикосновениями. Везде, где он прикасался, оставался след… Чертил свои борозды на мне, по мне, внутри меня… Пусть. Все равно, что дальше, пусть сейчас так. А я запомню. Каждое движение, почти до боли, до самой внутриутробной черты, за которой больше ничего нет, до самого конца… До алой глубины, где начинается все… Смыкается, раскрывается, взрывается и горит…

– Как же с тобой хорошо! – прошептал он. – У меня такого не было с семнадцати лет. – И, не дожидаясь моего ответа, быстро поднялся, хлопнул дверью, сел за руль, завел машину. Мы поехали.

А я осталась лежать на мокрой коже позади него. И смотрела в окно, в черный бархатный мрак…

В свой номер я вошла через сутки, даже больше. Очень странная картинка – комната хранила отпечаток моего состояния, каким оно было, когда я собиралась в Монте-Карло. А теперь сюда вошел совершенно другой человек.

Саша сразу рухнул в кресло.

– Аленка, у нас не больше часа. Помочь?

– Сиди, мне самой быстрее! – ответила я.

Вещи, не узнававшие хозяйку, прятались по углам, не хотели собираться. Или стеснялись постороннего. Я пыталась загладить эту неловкость – между гостем и изнанкой моего гардероба, который застали врасплох.

Странно, только что ты и он – это одно и то же, а после того, как все кончилось, нас снова отбрасывает друг от друга на расстояние. Он тоже дистанцировался, спросил:

– И мы сюда тебя поселили?

– Как видишь. Но тут бассейн отличный.

– А я в «Хилтон» тебе приглашение присылал.

– Какое приглашение?

– На день рождения.

– А… Да? – Я и забыла о нем.

– А я все думал, почему ты не приехала, звонил тебе…

– Вот потому.

Значит, это он звонил! А тот номер – его французский мобильный.

– Понял, исправлюсь. Слушай, а выпить есть?

Вино в этой комнате закончилось еще позавчера.

– Нет, пусто.

– Так давай закажем!

– Тут нет рум-сервиса. Не «Хилтон».

– Ладно, не добивай. Слушай, что ты копаешься? Давай мне задание!

– Какое тебе задание дать? Трусы мои складывать?

– А что? Мне нравится. Я могу.

Мне зато не нравилось. Потому что были там трусы, которые не стоило доверять его глазу. Никакого гламура, зато удобные. Ненавижу синтетические бл…дские кружева, которые впиваются всюду. Но хорошо, что вчера я надела компромиссный вариант – шелковые, которые меня и спасли.

Разговор о трусах как-то разрядил напряженность. Он встал посреди комнаты, оглядывая поле битвы с пакетами, мешками и тряпками.

– Ладно, трусы можешь себе оставить, но такое простое дело, как сборы, мне можно доверить. Я же путешественник с дипломом. Чемодан собираю за десять минут. Ты иди в душ, а мне скажи, что складывать.

Я остановилась в замешательстве.

– Алена, давай, не стесняйся! Теперь уже поздно стесняться. А то сейчас вообще никуда не уедем…

Он двинулся ко мне, поймал…

– Ну что, согласна?

– Да, – сказала я и вывернулась из его рук.

Бросила мешки на кровать, – пусть разбирается.

– Чемодан в шкафу.

– Будет сделано! Время засекай. И дверь в ванну запри, – он хмыкнул.

Я скрылась в ванной. Стояла под душем и думала о том, как все изменилось. Вчера я здесь плакала, а теперь за дверью он складывает мою одежду. И мне кажется это нормальным.