Я не была уверена, что хочу жизнь потреблять. Но возражать не стала.

– А если ты жадный, что у тебя не так?

– Все давно не так! Я, видимо, пережрал. Я везде, где хотел, уже был, все, что хотел, видел. А если не видел, значит, не хотел. С книгами я тебя понимаю, но у меня другая история. Я в институте кучу всего перечитал. А теперь некогда. Так, урву что-нибудь случайно. Да и не могу сейчас читать. У меня порог чувствительности занижен, понимаешь? Я последнее прочел что-то у Улицкой, про Шурика. Хорошая, я согласен… Но я эту всю интеллигентскую чушь презираю, понимаешь?! И героя этого презираю.

Мне стало больно. Хорошо, что он не поворачивал головы и не видел моего лица.

– Ты слишком жестко к себе. А может, тебе хобби какое-нибудь завести?

– Хобби! Смеешься? Хотя… – Он обернулся. – Послушай, а давай вместе? Придумаем что-нибудь на двоих, нам же нужно поле для общения. Давай, есть идеи?

– Ну, например… Давай на лошадях научимся скакать. Конкур какой-нибудь устроим.

– Я умею. Не получится!

– Что там еще? Летать можно. Давай на самолете летать! Ты будешь первый пилот, а я штурман. Я вообще самолеты люблю. Когда вхожу в самолет, всегда бок глажу, подлизываюсь к нему.

– На самолете тоже умею. Яхта, самолет, лыжи, которые терпеть не могу, теннис, преферанс. Не биография, а коллекция прав… Залуженный транспортник, твою мать! Зато хорошо, если разорюсь, могу извозом подрабатывать.

– А путешествия? Есть же еще места, где ты не был? Сельва Амазонки. Что там еще? Охота на льва…

Наш разговор вдруг напомнил мне игру. Я бросала ему мячик, но он пропускал каждую подачу. Он не хотел больше отбивать.

– На Амазонке был, и в Чили был, в Венесуэле, на островах этих райских, на всех почти, в Африке, где белых не жрут, и где жрут тоже… Льва убил. Зачем-то. Дома теперь лежит у камина, греется… Мы с Сережей Карагановым ездили. Караганова знаешь? Тоже охотник.

– Космос еще есть. – Я не издевалась, я правда не знала, как ему помочь.

– В космос не хочу! Вдруг там боженька сидит? Ловит таких пассажиров и наказывает.

Мы замолчали. Что еще сказать?

– Заслуженный путешественник, бл…дь! Это все декорация. Очень декоративно живу я, как там у вас говорят – гламурно? Просто покупаю еще одну картинку, чтобы было куда пялиться. Я не фотографирую давно ничего – ты в курсе? Ни себя, никого. Я когда в Африку первый раз приехал, лет десять назад, я счастлив был. Львы, носороги, орлы-куропатки. Знаешь, у носорога птичка сидит на голове, насекомых выкусывает. В детстве читали тебе про Рикки-Тики-Тави?

Я кивнула. Там было про мангуста, но это неважно.

– Вот, когда я это увидел, чуть не заплакал. Когда ты смотришь на слонов этих, жить хочется, молиться им, понимаешь? Кто там в виде слона – бог Ганеша?

– Да, кажется.

– Я подумал – может, уехать? Открою отель, сам буду туристов возить на сафари. А потом, раз на третий, в Кении, едем утром на машине – и ничего, ноль эмоций. Вокруг красота, живое чудо, можно погладить, дотронуться, а у меня полная анестезия, понимаешь? Хоть щипай себя. Я льва там поэтому убил, хотя до того принципиальный противник был. Думал, что меня хоть как-то вставит. Вообще ничего не почувствовал – ни гордости, ни отвращения. Ну убил и убил.

Я молчала, надо было остановить его, потому что потом он пожалеет. Пожалеет, что показал мне свое незащищенное брюхо, и я же буду виновата. Свидетелей царской слабости убивают. Мужской тоже.

Но перебивать его было жестоко. Я чувствовала себя медсестрой, с тампоном и скальпелем. Перебить – значит, нарушить врачебный долг. В конце концов, он же не только мужчина. Просто человек, которого я люблю.

– У меня давно уже все через пластик – ощущения, люди, впечатления. Ничего не чувствую. Или через латекс, как правильно сказать?

– Все равно. Можно и так, и так.

Вот почему ему нужны презервативы. И вот почему он их с собой не носит.

– Я так ко всему отношусь цинично не потому, что я циник, просто я, может, уже умер, а кое-какие рецепторы остались. Знаешь, как щетина у мужиков растет после смерти. В морге бреют. Так и я. Все умерло, а физиологический процесс идет. Жру, сплю, трахаюсь, деньги произвожу. Жру говно, деньгами сру. Хорошо сказал, да?

Я почти не дышала, слушая его. Сначала боялась на него смотреть, теперь боялась пропустить каждое движение. Запоминала биение жилки на виске, пульс этого откровения. Он больше не пытался произвести впечатление, не принимал поз. Передо мной сидел человек – разбитый, раздавленный, маленький, такой, какой есть. Мне было жаль его. Если бы я была его мать, я бы умерла от разрыва сердца.

– Может, тебе уехать, подумать, засесть куда-нибудь?

– Уехать… Это я только так говорю – в Африку погулять. Я же порабощен этим бизнесом, тысячи людей у нас работают в компаниях – моих, Аркашиных, аффилированных, отрасль целая! Если остановишься, бизнес упадет, понимаешь? Выкинут моментально. У нас так – вход рубль, выход – два. А потом, я уже не смогу быть бедным. Я годами меряю все в деньгах. У меня самооценка в ярдах – а если их нет, и что?

Моих ответов не требовалось. Только уши. А может, и они ему были не нужны. Он же говорил с собой.

– Я подумал сегодня – а не хотел бы я вот так полежать там вместо Аркаши? Вот у кого сомнений нет, вообще не бы­вает! Ему все нормально. Он очень деньги любит. У него мать в порту учетчицей работала и пять человек детей, понимаешь? У него компенсация еще не достигнута. А меня с этими интеллигентскими ценностями поженили, а потом я их пятнадцать лет топтал. Если бы я матери рассказал, чем на самом деле занимаюсь…

– Ты зря так себя! – я не выдержала. – Ну что ты особенного делаешь, просто бизнес такой. Надо быть жестким.

– Бизнес, да… У меня позиция такая – есть дела, которые мы с Волковым делаем вместе. Есть дела, которые Волков делает без меня и о которых я ничего не хочу знать. Как он решает ряд проблем… Я системный менеджер, цифры, структура, прогнозы, аналитика… Всегда так было, с самого начала. А кто там тогда, в кровавеньких 90-х, висел вниз головой в подмосковном лесу – меня не касается. Понимаешь, да? Но я ведь знаю, не хочу знать, а знаю! И сколько кому Волков заносит, знаю. И руки пожимаю этим людям… Я уже давно скотобаза, тебе ясно?! Закрываю глаза и к корыту, быстрее, быстрее, чтобы другие свиньи не схомячили. Ты понимаешь меня, Алена, понимаешь?!

В его голосе было отчаяние.

Я кивнула. Горло перехватило, но я все-таки выдавила:

– Понимаю…

– Я сегодня, когда там лежал, на коечке этой, знаешь, о многом подумал. Думал давно, но никогда особенно не погружался, а тут время было… Хорошо, что это авария. Нет, не то говорю… Хорошо будет, если Аркаша выживет – тогда все решаемо, тем более там не моя вина. Даже если и моя, не важно. Но какая разница – авария или не авария, а может, налоги? Это же только декорация, детали. А суть одна. Тенденция, заметь, Волков там лежит с трубкой в горле, я здесь, в камере. Мишка Прохоров вон тоже попал. Ходора вспомнил. Все думают – как ему? А вот так ему. И о тебе думал – как я тебя подставил… Тебя, человека, которого меньше всего хотел обидеть. Сколько мы там провели, часов шесть? А шесть лет? А шестнадцать?