– Нет, – сказал Бен. – Нет, папа, продолжай. Управляемый сон-ты имеешь в виду, что ты по-настоящему становишься собой, только когда находишься на сцене?

– Я так полагаю. Думаю, с ней происходит примерно то же самое.

– Но, мне кажется, она не очень счастлива.

– Да, да. – Отец, казалось, принимал это как факт – без сожаления. – Боюсь, что так оно и есть.

– Мы такие разные, – сказал Бен. – Я никогда не понимал этого, но это так.

– Да. Вы такие. Больше, чем вы думаете.

Сердце Бена забилось сильнее.

– Я знаю, – сказал он.

Тони оценивающе вгляделся в Бена.

– Знаешь? – сказал он, говоря словно сам с собой.

Внезапно тишина изменилась, словно расстояние между ними наэлектризовалось. Бен прокашлялся, – его захлестнули переживания, накрыло адреналином.

– Я знаю, – сказал он и накрыл своей ладонью руку отца. – Знаю, пап. И знал это много лет.

– Как долго?

– Долгие годы, пап.

А как ты думаешь, почему я убежал той ночью? И почему ты даже не спросил меня об этом?

Бен потер обрубок пальца. Он вспомнил, как Корд, увидев его в больнице, взяла его за руку с черными швами, стягивающими края разорванной кожи, и поцеловала его ладонь. «Я так рада, что ты не умер», – сказала она три раза подряд, ее мягкая щека терлась об его пальцы, а огромные серые глаза, устремленные на него, дрожали от слез. – «Я так рада, Бенни. Кстати, я съела все твои леденцы, я не хотела, но боялась, что они станут липкими, и если ты умрешь, то не захочешь их».

– Как ты узнал?

– Не важно, папа. Это было так давно.

– Разве ты не хочешь знать?…

– Нет, – сказал Бен. – Как ты сам только что сказал, давай не будем говорить об этом, не сегодня.

Тони начал:

– Бен, дорогой, послушай… – Он посмотрел на реку, сверкающую на утреннем солнце. – Я знаю, что облажался. Я всегда хотел лучшего для тебя и продолжал думать, что знаю, как это сделать, пока в один прекрасный момент не понял…

Бен сглотнул, продолжая поглаживать обрубок, и положил другую, «хорошую» руку на колено Тони.

– Папа. Не надо. Я серьезно. Я знаю, ты не хотел причинить мне боль.

– Я не могу себя контролировать, вот в чем проблема.

– Я знаю. – Бен почувствовал прилив раздражения. – Мы все знаем. Но… – Он взглянул на Тони и почувствовал, как что-то изменилось – баланс сил, что-то фундаментальное. – Мне очень важно, чтобы ты понимал, что я не хочу, чтобы это на нас повлияло. Я потратил годы, пытаясь забыть об этом. Не сегодня, хорошо?

Тони слегка улыбнулся.

– Конечно, дорогой. А ты не хочешь поговорить об этом со своей матерью?

– Ни в коем случае. – Бен энергично мотнул головой.

– А как насчет Мадс?

– Я не сказал ей… Пока нет. – Бен поднялся на ноги. – Думаю, это нужно сделать.

Тони кивнул, неожиданно посерьезнев.

– Да. Обязательно. Корд знает?

– Я так не думаю. Но я не разговаривал с ней по душам целую вечность. Странно, – сказал он, снова вернувшись к мыслям о сестре. – Она теперь другой человек. Голос делает ее особенной. Как будто теперь ты должен заботиться о ней, защищать ее. Интересно, откуда это взялось? Мама говорит, что от нее.

Тони взревел от смеха, обнимая колени.

– Дорогой, я очень люблю твою мать, но, когда я впервые услышал ее пение, я чуть не отменил свадьбу. – Он сморщил нос, довольный собой. – Кошачьи кишки, что из людей вытягивали души. Или как там? «Много шума из ничего». В общем, что-то вроде того.

– Овечьи кишки.

– Как-как?

Бен уверенно сказал:

– «Не странно ли, что овечьи кишки вытягивают душу человеку?» Это он про струны лютни, а не про то, что какая-то женщина орет, как кошка, которую потрошат живьем.

– Ты уверен?

Бен хохотнул.

– Абсолютно. Я режиссировал постановку в прошлом году.

– В самом деле?

– Да, пап. В театральном пабе в бристольском порту. Публика восприняла ее довольно тепло.

– Ты на самом деле это сделал? – Отец не мог скрыть изумления.

– Да… Я… – «Я говорил тебе. Я отправлял тебе афишу», – хотел сказать он, но знал, что это бесполезно. Вся его ярость к Тони, которую он копил, холил годами, исчезла – будто панцирь, покрывавший их обоих, наконец раскололся.

Бен смотрел на него, когда они возвращались в Ривер-Уок, старательно избегая встречи с очередным велосипедистом. Профиль в точности, как у Корд, великолепный прямой нос, волевой подбородок, морщинки у глаз, седина в волосах. Увы, теперь он старик.

Тони повернулся и поймал руку Бена.

– Я горжусь тобой, Бен, любимый, – сказал он. – Ты отличный сын. Мой сын.

Ладони его были огрубевшими и холодными, но сами руки оказались неожиданно сильными: Бен вздрогнул, ощутив всю мощь отцовского рукопожатия.

– Спасибо, – сказал он и хотел сказать больше, но в проеме задней двери появилась Корд, затягивая пояс халата на талии.

– Привет, дорогие мои! Прогулка отца и сына перед свадьбой?

– Корд… – Тони поцеловал ее в щеку. – Что-то вроде того. Как ты, дорогая?

– Замечательно, – воскликнула Корд, наматывая локон темных волос на палец. – Кажется, день для свадьбы выдастся отличный, Бен. Пойдем позавтракаем, мама уже встала.

Двое мужчин вошли в кухню, радуясь теплу после обжигающего холода осеннего утра. Алтея сидела за кухонным столом, отщипывая кусочки круассана, отправляя их в рот и одновременно читая какие-то бумаги.

– Привет, – сказала она. – Я поступила экстравагантно и купила нам всем круассаны у «Гарродс». Решила, что нужен особый завтрак. И миссис Берри сказала, что специально зайдет сегодня приготовить тебе яичницу с беконом, Бен. Хочет поцеловать тебя и пожелать удачи. Ты всегда был ее любимцем.

Бен пожал плечами от смущения, обнял мать и сел за стол.

– Странное чувство, не так ли? – спросила Алтея, с улыбкой наливая ему кофе.

Корд прислонилась к буфету, сложив руки, наблюдая за ними.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Бен.

– Знать, что ты сегодня женишься, и при этом мир не сошел с ума. Чувствуешь себя как ребенок в Рождество, уверенный, что вокруг непременно должны порхать ангелы. Или в день рождения.

– Или в день приезда в Боски, когда ждал этого так долго, а на деле – обычная рутина, чистка зубов, завтрак, – добавила Корд, и Бену на секунду показалось, что он услышал ее прежнее «я». Она осеклась. – Ну или что-то в этом роде.