Февраль 1989

Что ж, Дневник, забавно читать то, что было написано восемнадцать месяцев назад. Один год замужем. (Бумага. Пришло ли время для новой тетради, когда место в этой закончится? Или ты останешься единственной?) Мы не делали ничего, кроме как занимались сексом в медовый месяц. Ну, еще гуляли, пили в «Кок-Армс», забрались на Биллз-Пойнт и ели, как львы. Каждое утро я одевалась и смотрела в окно на грунтовую дорогу, где находится Бичез. Теперь это дом престарелых. Они переименовали его в «Коряги». Иногда видно, как они шаркают по лужайке. Боюсь, это по-прежнему удручающее место.

Ох, все меняется… Сегодня День святого Валентина и наш первый день в нашем новом доме на Примроуз-Хилл. Здесь пять старых комнат и странное скопление запертых дверей. Бен любит дорогу. Ему нравится район. Я ничего не знаю ни о том ни о другом и поэтому надеюсь, что это будет приключение.

Я все время вспоминаю наш медовый месяц. Мы были счастливы. И я вдруг задумалась: нет ли в этом влияния места? Какой-то темной магии, которая заставляла нас хотеть этого вновь и вновь. На крыльце, где мы сидели, пока в небе не зажигались звезды. В гостиной – где витали призраки прошлых летних дней, пока мы обнимались на крохотном диване желтого шелка – том самом, где так любили развалиться в детстве, с разбитыми коленками и загорелыми руками, и смотреть Эшес или старые вестерны. Где теперь мы были мужем и женой и пытались создать собственную семью. Мы делали это, и иногда я чувствовала себя странно – будто бы вышедшей из собственного тела, взирающей на все со стороны и размышляющей, не чувствует ли Бен себя так же, как и я. Тишину, кроме нас, нарушали только звуки волн и ветра и голубей, зовущих друг друга.

«Мы начнем с чистого листа», сказали мы себе, когда медовый месяц начался. Я не сомневалась, что, когда мы соберем вещи и вернемся в Бристоль, ребенок уже будет расти у меня в животе. Мы всегда думали, что дети будут зачаты здесь, Дневник, – в месте, где мы впервые встретились. Где я обрела мою семью. Где ты спас меня, Бен, и где они меня спасли…

Но вот прошло уже восемнадцать месяцев, а детей у нас по-прежнему нет.

15 августа 1990 года

Я всегда начинаю словами о том, как много времени прошло с тех пор, как я последний раз в тебя писала. Что ж, место кончается, Дневник. И когда я оглядываюсь назад с твоей помощью, туда, где все это началось, мое сердце болит. Ты – как мой ребенок, Дневник, и я так же аккуратно заворачиваю тебя, чтобы уберечь от вреда. Ты мой единственный ребенок…

Сегодня звонили из лаборатории.

Они прислали мне результаты теста. Энни сказала не говорить никому-ее могут уволить за то, что делала тест для подруги. Я сказала, ну, они не могут этого сделать, мы не друзья. Я попыталась пошутить об этом. Трудно обсуждать такое, когда ты в Боски, здесь, в коридоре, где всегда кто-то может подслушать. Я не думаю, что Тони есть до этого дело, но Алтея – мастер вести себя бесшумно, и Бен должен заподозрить, что что-то не так, верно?

Скажу ли я Бену, Дневник? Хотела бы я, чтобы ты мог решить за меня. Я думала, что хорошо знаю его, ноэто ожидание, это непонимание просто невыносимо. Для нас обоих: я привыкла к тому, что наука может объяснить то, что мне непонятно, и он привык действовать, «режиссировать» свое будущее. Так что никто из нас не может взять в толк, что происходит.

Хотя, если начистоту, Бен более чем когда-либо убежден, что это случится. Он такой с тех пор, как мы принимаем эти новые таблетки – с тех пор, как актриса из его нового фильма втянула его во всю эту чушь. Ты идешь к китайскому травнику на Уилсден-Грин, и она отсылает тебя назад с огромным пакетом странно пахнущих трав. Все эти женщины в комнате ожидания – чтобы ты не теряла надежды. Ведь вдруг это правда выход-кто знает? Ты смотришь на женщин, но те прячут глаза – ни одна из них не хочет признавать, почему она здесь. Ответ известен – она сломана, не работает должным образом, потому что не способна родить ребенка.

Итак, ты платишь 50 фунтов за этот пакет трав. Ты варишь из них огромную кастрюлю отвара и пьешь его, и это заставляет ребенка прийти – опля! Бен в этом убежден. Ох, Бен. Иногда я хочу, чтобы ты Я делаю это для него, но я не верю в это сама. Мне бы радоваться, что он не трахается на стороне, как Тони, но крошечная часть меня начала желать, чтобы он трахался, вместо того чтобы заставлять меня пить это мерзкое пойло каждое утро.

Иногда, когда он касается меня, я хочу кричать. И когда он гладит мой живот и нашептывает мне в ухо, что однажды в нем появится ребеночек… Теперь меня просто тошнит от этого, вот и все. Он из тех, кто не пойдет на ЭКО и не будет рассматривать донорство спермы, он хочет провернуть все естественно и даже слышать не хочет о том, что что-то может пойти не так. А уж подумать, что дело в нем самом… Забавно: он не будет говорить об этом, но он заставит меня проделать всю работу за двоих. Он хочет, чтобы все вещи были отсортированы, отмечены галочками, как в анкете. О, Бен, я думала, что ты идеален, но это, конечно, не так.

Вот почему я стала действовать за его спиной. Потому что я должна знать. Я не могу больше ждать.

Я ведь не так много прошу, верно, Дневник? Я просто хочу сидеть здесь, на крыльце, с моими детьми. Кормить их обычной едой – макаронами, сыром, супом, вышивать имена на их одежде, читать им сказки. И я буду делать это отлично. Я буду делать это лучше, чем Алтея, которая потратила все их детство на коктейли и флирт с Саймоном и Берти. Это ужасно, это очень плохо. Прости, Дневник. Прости, прости, прости.

Но так нечестно.

Я должна создать семью, я не могу жить так, как живу сейчас.

Каждый месяц думать, что моя грудь болит больше, чем обычно, и обнаруживать, что это просто ПМС. Каждый месяц измерять температуру, как требуют того женские журналы, и деловито выбирать, когда самое подходящее время сделать это. Что совсем сексуально, надо сказать. Каждый месяц на две недели завязывать с алкоголем, чтобы люди удивленно поднимали брови и невзначай бросали: «Не будешь вино, Мадлен? Ну хорошо».

Как бы я хотела, чтобы рядом был кто-то, с кем я могла бы поговорить – кроме тебя, Дневник. Ненавижу жить в Лондоне.

Мы живем в Примроуз-Хилл, потому что так решил Бен. Мы живем там два года, и я до сих пор не уверена, что знаю хотя бы одного человека на нашей улице. Бен всегда в отъезде: сначала он снимал ирландское кино, а теперь в Лос-Анджелесе делает этот идиотский фильм о роботах. Так что я все время одна. Я к этому привыкла, но я скучаю по Бристолю. В Бристоле у нас были его друзья-актеры и режиссеры, друзья из моей лаборатории, и я знаю этот город со школы. И я вспоминала тетю Джулз. Я хотела бы общаться с ней больше. Я недостаточно часто ей звоню.

Работа скучная. Я не хочу работать на «Глаксо», не люблю ездить в Брентфорд каждый день и бродить по парку в свой обеденный перерыв. Я хочу решать задачи, разгадывать загадки, изучать болезни. А не делать богатых еще богаче.