Он быстро прошел мимо всех, кто в эту минуту стоял рядом. Мимо удивленной Веры, замолчавшей Таисии Михайловны, онемевшей Ирины, веселых парней, довольного Макарки. Он спешил уйти как можно дальше, туда, в густые тальники: убежать, спрятаться, забыться, потому что сейчас так было надо!

Толик не видел сцены прощания, не слышал, как взревел двигатель мощной машины, как уехала любимая Ирина, как обескураженные происходящим женщины макарьевской заимки долго пытали Макара Ивановича и деда Ивана: что случилось? Ему не пришлось присутствовать при трагической сцене, когда дед протянул внуку старый, разбитый временем СКС:

– Вот, Макарка… Это карабин твоего отца. Теперь он твой!

* * *

Бирюзовое небо повернуло короткий день к вечеру. Далекий запад пролил над хмурыми хребтами желтый сок лепестков подсолнуха. Бесконечный горизонт отодвинулся до края взгляда. Вокруг, куда падает взгляд человека, холодные, в это время года смертельные горы: стальные пирамидные пики, горбатые, в крапинку кедровых колок, гольцы, густая, цвета шкуры старой росомахи, тайга.

Колкий мороз щиплет щеки. Встречный хиус проникает под одежду, холодит тело. Искристый снег сухим сахаром рассыпается от легкого прикосновения таяка. Пушистый иней нарядил низкие коренастые деревья алмазной россыпью.

Юрий скользит широкими камусками по старой, припорошенной недавней выпадкой снега, лыжне. Движения его быстры и проворны, как у росомахи, неутомимо передвигающейся по бесконечным белкам в поисках добычи. Так ходить научил его Толик: с подкатом, по инерции выставлять далеко вперед каждую ногу. Сейчас, по прошествии времени, Юрий с улыбкой вспоминает, как он первый раз встал на широкие таловые охотничьи лыжи. Наверно, со стороны он походил на бегемота: ступал коротко, ходил вразвалку, высоко отрывал от снега лыжи и часто падал. Теперь его не узнать. Уверенные, скользящие движения заставили работать новые группы мышц, что увеличило скорость. Может, он стал копировать опытного профессионала-соболятника, однако на лыжне так и не мог угнаться за своим наставником. Толик смеялся: «Еще три сезона – и будешь ходить, как я». Юрий хмурил брови: «Да уж, кто тебя догнал на лыжах, тот еще не родился!»

Прошло восемнадцать дней, как Юрий залетел на вертолете в тайгу. Третья неделя перерыва от постоянных дел, – скользкое окно в суматошном бизнесе, – которую он хотел провести здесь, в тайге, на собольем промысле. Но как бы Юрий ни торопился, опоздал. В этом сезоне снег выпал рано. Ко дню его прибытия под Оскольчатый голец толщина покрова поднялась выше метровой отметки. Не довелось ему побродить с собакой по горам и перевалам, сразу пришлось встать на лыжи, ходить только по путикам, проверять капканы.

Толик не тратил много времени на обучение «молодого охотника»: за один день рассказал процесс промысла, показал, как ставить капканы на прикорм, вывешивать приманку, настораживать очеп и указал место охоты: «Будешь жить здесь, на этой избушке. Отдаю тебе два путика, в один день проверишь этот, на другой – второй. Рассчитывай день, к вечеру старайся вернуться назад, на зимовье. Возвращайся всегда по своему следу». И ушел на большой круг по своему путику на пять ночей: «Не время мне преподавать бабушкины сказки. Захочешь – сам научишься!»

Юрий учился. Без устали, напористо, терпеливо. Теперь остались в прошлом первые азы, как он спотыкался на лыжах, попадался пальцами в свои капканы, закрутился в тайге и ночевал у костра, а потом, на пятый день своих злоключений, поймал-таки своего первого соболя. Теперь, под конец восемнадцатого дня, Юрий считает себя «бывалым охотником», потому как за такой короткий период он начал понимать, что значит тяжелый труд соболятника. Как каждый день, превозмогая усталость и боль в мышцах, вновь и вновь выходить из тепла на холод до позднего вечера; как преодолевать крутые подъемы и скатываться вниз под гору, стараясь не упасть на камни и колоды; познать купель горного ключа после незапланированного купания. Понять, что значит огонь, когда у тебя тело сводит судорогой и ты не можешь подчинить себе руки от холода; как бить, топтать новую лыжню, когда за ночь выпавший пухляк достает тебе до паха; сколько весит котомка на поникших, разламывающихся плечах; насколько приятным может быть глубокий, беспробудный сон; оценить вкус грязного, завалявшегося сухарика в кармане в час умопомрачительного голода. Теперь он точно знает, сколько стоит шкурка шоколадного аскыра.

С обхода своих путиков Толик возвращался на шестой день. Степенно, как это делает человек, знающий цену жизни, он снимал лыжи, вешал в сенях котомку, отряхивал от снега одежду, заходил в избушку, наливал крепкого купеческого чая и, неизменно подкурив, улыбаясь, наконец-то спрашивал:

– Ну что, соболятник? Жив?

Юрий радовался его приходу до безумия. Он не мог сидеть на месте, бегал из избушки на улицу и обратно, подогревал пищу, размещал на вешалах его сырую одежду, кормил собаку, накрывал на стол и говорил без конца и умолку обо всем, что было и могло быть, потому что еще никогда в своей жизни не был так рад общению с Анатолием.

Толик со своей стороны отвечал тем же. В такие часы ночи напролет они не могла наговориться, вновь и вновь согревая на жарких кедровых дровах очередную кружку тонизирующего чая и умолкая лишь тогда, когда в маленькое оконце стучался мутный голубой рассвет, а вольнолюбивая Ветка, довольно потягиваясь, вылезала из-под нар и просилась на улицу.

Толик подтрунивал над собой, погодой, своей собакой, непредсказуемым моментом, и, конечно же, над Юрием. Порой его шутки были достаточно колкими, но точными. В них скрывалась истина, законы познанного урока, от которого исходила только польза. Он говорил прямо, открыто, глядя в глаза, без боязни, точно определяя положительные и отрицательные стороны ситуации. В своих шутках Анатолий открывал правду и не боялся этого, несмотря на разницу в возрасте и положении своего напарника: в тайге все равны.

Юрий не обижался, привык. Он понимал, что их отношения должны быть такими: как жить в одной избе с букой и молчуном, который всегда от тебя что-то скрывает? Может, поэтому тоже отвечал тем же, хотя выглядело это еще достаточно робко.

– Опять ичиги на разные ноги надел? – обращался Толик к Юрию утром, когда они просыпались и собирались идти на улицу.

Юрий внимательно смотрел на свои ноги, снимал обувь, долго разбираясь, где правый, а где левый снегоступ. Толик уходил на улицу, прыскал от смеха, переживая прикол: какая разница, на какую ногу надевать ичиги?

Так же было и в быту: «Почему ложку в кружке крутишь по часовой стрелке?», «Зачем котелок поставил на печку?», «Как ты грызешь сухари? Надо кусать левой стороной, а не правой…» и так далее. Были разговоры и в работе. Сначала Юрий не понимал его шуток, думал, в чем-то виноват, а потом стал отвечать тем же.

– Почему соболя за заднюю ногу поймал, а не за переднюю? – округлял глаза Толик.

– А он передней лапой в это время расческой шкуру чесал, – последовал ответ, и теперь охотники смеялись вместе.

Однако иногда слова Толика задевали Юрия за живое. Закрытая тема – Вера – как сучок в глаз, заставляла его умолкать, краснеть и отворачиваться, когда Анатолий вспоминал о ней.