Тассельгорн напрягся. Неужели? Откуда?

– И вот эти бедные, заблудшие юнцы, скрепив свой договор некой клятвой, обставленной всеми приличествующими такому случаю ужасными подробностями, собрались убить доброго, всеми любимого правителя. Не так?

Не стерпев открытого глумления, Тассельгорн поспешил с ответным выпадом:

– Вот уж не знаю. Это вы, видно, знаток в таких делах.

– Возможно, мой друг, возможно… И вот наш отважный герой получает в руки кинжал. Заметьте, кинжал весьма приметный, с подобающими делу атрибутами. Правда, следует уточнить, юноша использовал этот кинжал со старанием, но крайне неудачно. И был пойман за руку одним из приближенных Гизельгера. Надо ли описывать страх и отчаяние молодого человека?

Тассельгорн молчал, покусывая губу.

– Думаю, не стоит их описывать. Правда, нашему юному тогда барону повезло. Пленитель не выдал его, скрыв дело, а вскоре и сам был казнен за государственную измену, мятеж и – увы, забавная закономерность! – участие в убийстве императора. Вы знаете, кого я имею в виду.

Тассельгорн кивнул, проглотив комок в горле. Гость чуть улыбнулся, как будто смакуя вкусное блюдо.

– А теперь ответьте мне, Тассельгорн, что будет с вами, если государь Гаген узнает, что вы были причастны не к ритуалам распутных юнцов, а к замыслам – пусть даже лишь к замыслам – убить его отца?

– Вы лжете! Дитмар давно мертв. Я не убивал! Император не поверит вам!

– К чему столько возражений, если они противоречат друг другу? Пусть вы не убивали. Пусть вы были лишь мелким сообщником убийц. Пусть даже император не вполне оправдывает свое прозвище и в этот раз сделает выбор в пользу милосердия, а не справедливости. Хм… В лучшем случае, вас не казнят. Как вам имперские тюрьмы, дорогой барон?

– Заткнитесь!

– Ах, какой пафос. Значит, тюрьма вам не по вкусу. В таком случае, поплачьте перед императором-капелланом, может, праведный владыка снизойдет к вашему раскаянию и отправит вас в ссылку, в ваше же имение. Там вы будете отменно развлекаться в обществе плотно опекающих вас «псов Господних», а вашу блестящую карьеру, мессир посол, постигнет преждевременная кончина.

Тассельгорн почувствовал обреченную усталость.

– Чего вы хотите?

– А вы уверены, что я чего-то хочу? Может быть, мною движет забота о вашей грешной душе?

– Прекратите глумиться.

– Ах, как в вас мало веры, барон! Ну ладно… Мы знаем, что вы выполняете некую миссию, цель которой – сохранить Империю от вторжения. Так?

– Да…

– Что ж, продолжайте ее выполнять со всей тщательностью и старанием. С некоторыми условиями – я должен знать о каждом вашем шаге. И не говорите никому о нашем разговоре.

Барон молча повел глазами в сторону постели.

– О, не бойтесь, ваша подруга спит. И сейчас ее не разбудили бы даже трубы судного дня.

Тассельгорн поежился.

– Ваши штучки?

– А вы предпочли бы труп?

– Нет. Только не труп. Допустим, я соглашусь на ваши условия. Как я могу верить вам, незнакомцу?

– А вы можете мне не верить. Деваться вам все равно некуда. Впрочем, не стану скрывать, однажды я потребую от вас выполнить мой приказ. И вы его выполните. Хотя едва ли это случится более одного раза. А пока – живите, барон. Я буду неподалеку.

Человек поднялся, запахнул плащ.

«А ведь я никогда не видел его», – подумал Тассельгорн. Скорее всего это посвященный из высшей иерархии распавшегося ордена Отрицающих.

– Постойте! Я так и не узнал, кто вы. Как вас зовут?

– Называйте меня Мастер.

Гость вышел легкой, непринужденной походкой. Барон провожал посетителя, чувствуя себя не лучше солдатской проститутки и учтиво улыбаясь. Вернувшись в комнату, грубо разбудил столь поспешно соблазненную вечером служанку. Девица попыталась картинно затосковать о потерянной чести.

– Одевайся, моя милая. Не надо плакать об утрате того, чего у тебя и так никогда не было.

И, расплатившись, вытолкал ее за порог.

– Ты думаешь, что взял меня, малефик? Ну это мы еще посмотрим!

Лишь спустя несколько часов Тассельгорн понял, что не помнит лица Мастера.

Среди узких улочек Фробурга, разбегающихся от площади городской ратуши, затерялся дом, сложенный безвестным мастером из каменных блоков не менее полутора сотен лет назад. Плоская крыша, узкие окна-бойницы, вплоть до третьего этажа – глухая стена, однообразие которой нарушает лишь прочная дубовая дверь. В двери прорезано небольшое оконце, забранное частой решеткой и прикрытое изнутри ставнями. Дом похож на надежный арсенал, но хранят там не протазаны и алебарды. Это – фробургская миссия имперской инквизиции. Если дернуть за рычаг, устроенный подле двери, то где-то в сумрачной глубине строения глухо задребезжит колокольчик, ставни откроются и в окошке покажется сухое, неприветливое лицо: «Кто?»

Отвечать привратнику отцов-инквизиторов следует кратко и дельно, празднолюбопытных посетителей не жалуют «Господни псы». За дверью, в которую вольно проникают лишь избранные персоны, – лари с бумагой, шкафы, заставленные фолиантами, столы для переписчиков, узкая лестница убегает в сводчатый подвал. Под самой крышей дома, в лазах между прочных балок, спокойно гнездятся беспечные голуби.

С миссией фробургской инквизиции связано немало удивительных историй, занимавших в свое время умы горожан и внушивших одним – почтительный трепет, а прочим, менее благочестивым, панический ужас. Всего пятьдесят лет назад, проклиная в безумии Бога и себя, горел на высоком костре мастер-оружейник Клаус Мейер, ради любви демоницы отравивший собственную дочь. Говорят, горе опомнившегося отца было столь велико, что тронуло даже дьявола, принявшего соблазна ради женский облик. Девочка ожила. Но инфернальному духу подвластна лишь видимость истинного воскрешения. В конце концов демону надоел влюбленный оружейник, и в тот же миг ребенок упал замертво, рассыпавшись кучкой истлевшего праха…

Впрочем, обыденные дела, скрытно творившиеся за глухими стенами, чаще всего не порождали удивительных легенд, зато были гораздо страшнее истории страсти и гибели злосчастного Мейера…

Ранним утром, предшествующим одному из летних дней, в дверь мрачного дома постучали двое. Один из гостей, худощавый, в темной одежде, напоминавший богослова или юриста, только что спешно прискакал из имперской столицы. Второй, кареглазый, с любезным и внимательным выражением лица, весьма похожий на столичного аристократа, уже несколько дней жил в лучшей гостинице Фробурга, вернувшись, по слухам, с загадочного востока.

Посетители порознь не вызывали удивления, зато вместе выглядели необычно – странная пара. Монах-привратник, повторив положенный вопрос, услышал в ответ нечто такое, что заставило его поспешно сдвинуть засов. Гостей немедленно препроводили во внутренние апартаменты, где их благожелательно выслушал куратор миссии, отец Кантеро. Глава инквизиции Фробурга несколько удивился делу – два чиновника Империи, лишь один из которых был некогда таким же инквизитором, как сам Кантеро, желали иметь доступ к тайным материалам – в архивы инквизиции. Верх в душе инквизитора брало высокомерие, замаскированное под долг и осторожность – гости едва не получили отказ. Однако письменный приказ императора сделал свое дело. Отец Кантеро, расчетливый и хладнокровный по натуре, велел помощнику дать гостям все, о чем они ни попросят. Имея в виду при случае поставить под сомнения полномочия назойливых пришельцев и отучить их от дерзости надолго, если не навсегда.