– Соня, как вам не стыдно! – истерически вскричала дама ссиреневыми волосами, повинуясь радостным прыжкам пса и безвольно мотаясь вокругдевушки. – Я сто раз предупреждала Евгения, что вам ни на грош нельзя доверять.Мало того, что вы бросили бедного Анрио на произвол судьбы, вы еще и ключунесли! Ведь вся его еда – на кухне Евгения! А я чем могу его накормить?Бутербродиком с «Рамой»? Не на мою же пенсию ему «Педди гри» покупать!

Анрио беспрестанно лаял, не то пытаясь пристыдить девушку,не то выражая бескорыстный восторг при встрече с ней. А она стояла молча, сошалелым выражением на красивом лице, увидев которое Джейсон ощутил, что егосердце начало стучать с перебоями.

Все-таки посещение кладбища не прошло для него бесследно!Полубезумные речи могильного стража оказали несомненное разрушительноевоздействие на психику. Опять же слишком много духовных сил отдал он мечте оСоне Богдановой, чтобы ее светлый образ вот так взял и отвязался от него,повинуясь одному только голосу рассудка. Конечно, ведь по улицам этого городаона ходила, здесь, наверное, выросла, может быть, жила в этом самом доме – вотее призрак и решил явиться безутешному поклоннику именно тут. Правда, странно,что появление призрака спустя два года после смерти Сони ничуть не удивило этуженщину и так обрадовало пса. Впрочем, очень может быть, что Соня, как иполагается порядочному привидению, регулярно посещала места своего земногообиталища, вот соседи и привыкли к ней.

Более того! Джейсон даже покачнулся – настолько пугающаямысль его вдруг осенила. Она уже заставила его сегодня содрогнуться – там, накладбище, когда могильщики не обращали на него никакого внимания, словно он былвсего лишь призрак… Так вот: быть может, он и сам призрак, потому оказалсяспособен увидеть Соню. Но тогда призрачен и этот дом с неряшливой надписью настене, и покосившийся детский городок, и дама с сиреневой прической, и дажепес, непрестанно лающий, отчего упреки, вырывавшиеся изо рта дамы, казалисьбессвязными, отрывочными воплями…

Джейсон так перепугался, что даже невольно прижал ладонь кгруди, где покоился под рубашкой его нательный крест.

Глупости, да? Но как, как иначе можно объяснить внезапнуювстречу с девушкой, умершей два года назад?! У Джейсона не было и тенисомнения: перед ним Соня Богданова. Каждую черточку ее прелестного лица он зналнаизусть, ее манеру высоко поднимать крутые брови, так что они прятались подзолотистой челкой, ее привычку вдруг ни с того ни с сего распускать – и снованатуго сворачивать узел на затылке… Господи, какая же черная, поистине чернаятоска терзала его оттого, что эта чудная красота погребена под могильнойплитою, как он ненавидел этого неведомого Аверьянова за одно лишь то, что этотчеловек сообщил о Сониной смерти!

Сообщил о Сониной смерти…

И внезапно, словно святой православный крест, которого онкасался, осенил его спасительным прозрением, Джейсон понял все.

Не напрасно эта высокомерная Келли Рассел рассказывала ему о«русских невестах», о том, что, пользуясь своей красотой, они здоровонаживаются на легковерных иностранцах. Соня, возможно, одна из них. Она влюбилав себя богатого «австралийца с русскими корнями» и принялась методично тянутьиз него деньги. Когда дело дошло до личной встречи, Соня придумала трюк сбольницей. Однако поклонник оказался слишком темпераментным и нетерпеливым.Чтобы избежать скандала, очаровательная swindler – аферистка, мошенница, воткак это называется по-русски! – сама отправила телеграмму, подписав первойпришедшей на ум фамилией.

Джейсон ошеломленно покачал головой. Его потрясла не толькоутонченная наглость красавицы, не только ее жестокость по отношению к искренневлюбленному в нее человеку, но и безрассудство. По рассказам отца он знал, чтоего прабабушка – русская, по имени Варвара Григорьевна Чернореченская, –большим грехом считала «отвираться хворью», то есть оправдывать себявымышленной болезнью. Скажем, не хочется человеку идти на какую-то встречу, илион не способен исполнить обещанное – ну и давай плести с жалобным видом: мне,дескать, неможется, вы уж простите, пожалейте меня… Прабабушка ВарвараГригорьевна уверяла, что на такого лгуна непременно навалится лихоманка, потомучто она – существо живое, дочь проклятая Иродова, витает себе в воздухе – итолько и ждет, чтобы ее кто-нибудь на себя накликал. А проще говоря, человек,отовравшийся хворью, непременно и вскорости заболеет. Ну а уж святотатец,измысливший собственную смерть, должен быть готов в самое ближайшее времяраспроститься с этим миром. Это же самое, конечно, ждет и Соню.

Джейсон горестно улыбнулся. Странно: он не ощутил сейчасникакого злорадства – одну только печаль из-за того, что это бесподобнокрасивое существо вскоре должно погибнуть из-за собственной глупости ижадности. Такое впечатление, что на его глазах вершится бессмысленноеразрушение прекрасного произведения искусства.

Искусства?

Это слово напомнило ему, зачем он оказался в Северолуцке. Нуда, «Прощание славянки», картина, на которой изображена вылитая Соня Богданова.Через… Джейсон покосился на часы – через три часа ему предстоит встреча еще содним русским мошенником, обчистившим местный художественный музей, чтобыудовлетворить прихоть иностранца, у которого денег – куры не клюют…

Странно – в минуты больших потрясений в памяти Джейсона непроизвольнооживали такие идиомы языка его предков, о каких он вроде бы и понятия иметь недолжен. Нет, серьезно, ну отродясь не знавал он злорадного выражения: «На-кася,выкуси!», а тем паче эдакого: «Хрена с два!»

Если перейти на обычный русский разговорный, все это моглозначить только одно: Джейсон Полякофф накрепко озлился на свою историческуюродину и, если уж не имел возможности отомстить прекрасной мошеннице, желалсквитаться хотя бы с ее воплощением.

Этого только не хватало! Отдавать миллион за изображениекакой-то там swindler'ши! Все, сделку можно считать расторгнутой. И совершеннонезачем таскаться по этому заштатному городишке еще три часа. Немедленно навокзал, немедленно в Москву, в Шереметьево-2, сдать билет в Париж и прямикомлететь в Сидней! Хватит с него русской экзотики. «Скорей в Москву! В Северолуцкя больше не ездок! Бегу – не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленномуесть чувству уголок. Карету мне! Карету!» – мог бы воскликнуть он сейчас,перефразируя Грибоедова.