«Такая панихида привлекла все сердца их превосходительств к почтенному Воту, и они готовы наименовать его Богдыханом Арзамаса и первостатейным Гусаком дружбы»[450].

На следующем, десятом заседании «Арзамаса» 15 марта 1816 года было решено «его превосходительство Вот произвести в старосты Арзамаса, с приобщением к его титулу двух односложных слов я и вас, так что он вперед будет именоваться Староста Вот я Вас!»[451]. В протоколе заседания определялись привилегии старосты:

«I-е. Голос его в различных прениях Арзамаса имеет силу трубы и приятность флейты: он убеждает, решит, трогает, наказуем осмеивает, пленяет и прочее, и прочее.

II-е. Он первый подписывает протокол и всегда с приличною размашкою.

III-е. Вытребовать у него список известной его проказы с веселою музою, именуемой Опасный Сосед, переписать ее чистым почерком, переплести в бархат и признать ее арзамасскою кормчею книгою.

IV-e. За ужинами арзамасскими жарить для него особенного гуся, оставляя ему на произвол или скушать его всего, или, скушав несколько ломтей, остаток взять с собою на дом. NB. От всех сих гусей отрезываются гуски и остаются при бумагах собрания. Наконец,

V-e. Место его в заседаниях должно быть подле президента, а вне заседания в сердцах у друзей его.

По сему случаю приказано, чтобы секретарь Арзамаса его превосходительство я приготовил приличный диплом»[452].

Ф. Ф. Вигель считал, что избрание В. Л. Пушкина старостой «Арзамаса» было вызвано желанием его друзей (а все они были намного моложе его) «чем-нибудь его отличить, признать какое-нибудь первенство перед собою», то есть оказать ему особый почет и уважение. Это, конечно, так, но здесь есть и другое. В Василии Львовиче арзамасцы видели «знаменитого Буяна посреди халдеев, героического баснописца и знаменитого стихотворного посланника». Кроме того, он был человеком, способным объединять, сближать людей, был ценителем и любителем шутки, острого слова, литературной игры, пародии. Конечно, лучшего для роли старосты «Арзамаса» просто не найти.

В начале 1816 года в Петербург приехал Н. М. Карамзин хлопотать об издании первых восьми томов «Истории государства Российского». Он остановился в доме Екатерины Федоровны Муравьевой на Фонтанке. Там он встречался с арзамасцами, которых считал людьми умными и талантливыми. Молодой А. С. Пушкин сказал в одном из стихотворений о том, что «ум высокий можно скрыть / Безумной шалости под легким покрывалом». Вероятно, Н. М. Карамзин это понимал и вполне оценил ум арзамасских шалунов. «Сказать правду, — писал он 2 марта 1816 года жене, — здесь не знаю ничего умнее арзамасцев: с ними бы жить и умереть»[453]. В этом же письме он сообщал Е. А. Карамзиной, что дважды читал им отрывки из своей «Истории». Арзамасцы почтили историографа одиннадцатым ординарным заседанием, которое состоялось между 19 и 23 марта 1816 года. Вручая Н. М. Карамзину диплом, В. А. Жуковский выступил с проникновенной речью. Выражая общие чувства собравшихся, оратор, обращаясь к «счастливому любовнику славы», сказал:

«Кто дает этот диплом? — Арзамасцы, верные его обожатели, арзамасцы, которые, положив руку на сердце, признают его лучшим из людей, признают и здесь, все вместе в священном присутствии Арзамаса, под благодатным веянием крыл отечественного гуся, и каждый порознь в уединении, при сладострастном об нем воспоминании, признают и признавать всегда будут, ибо такое признание есть для них счастие»[454].

Протокол одиннадцатого заседания не сохранился, но в тетради арзамасских протоколов остался текст «От арзамасского общества безвестных людей почетному и известному историографу всея России господину кавалеру Анны и славы Карамзину доброжелательный поклон и дружеское рукопожатие». И здесь речь шла о заслугах Н. М. Карамзина перед русской историей и русским словом, перед отечеством, которому он — «честь и слава». Сохранились и стихи на заданные рифмы В. Л. Пушкина «На случай нынешнего Арзамаса». Конечно, он мастер буриме. И все же, казалось бы, как можно написать стихотворение на такие слова, которые предлагалось зарифмовать: незабвенный — бог — стены — рог; предтечей — конец — встречей — сердец; краше — сыны — ваше — страны? А Василий Львович не только сумел это сделать. В связном тексте он рассказал об истории «Арзамаса», борьбе с «Беседой», воспел арзамасскую дружбу. Восторженный поклонник и последователь Н. М. Карамзина, он горячо его приветствовал, сказал о нравственном и общественном значении его творчества:

Хор

23 марта 1816 года Н. М. Карамзин вместе с П. А. Вяземским и В. Л. Пушкиным отправился из Петербурга в Москву. Они добрались до Первопрестольной утром 27 марта, то есть ехали по тем временам не так уж и долго — меньше пяти дней. Наверное, Василий Львович был счастлив — он путешествовал с обожаемым учителем Н. М. Карамзиным и самым близким другом П. А. Вяземским, развлекал их дорожными буриме. П. А. Вяземский предлагал рифмы, Василий Львович сочинял стихи, а Н. М. Карамзину оставалось только смеяться. Некоторые стихи сохранились. Это «Разговор в Ижоре», буриме, сочиненные на станциях в Тосне, Подберезье, Бронницах, эпиграмма, написанная в Яжелбицах, еще несколько стихотворений. Прямо скажем, не шедевры. Любопытны приписки к стихам, сделанные рукою П. А. Вяземского. К стихотворению, в котором арзамасский староста умолял не оставлять его в одиночестве, Петр Андреевич дал такое пояснение:

«Тосна, в 8 часов и 20 минут за деревянным столом и при двух сальных свечах и при шуме клокочущего самовара. Примечание: Кибитка Старосты Вот я Васа изволила отстать бесчинно, и Староста был одержим мучительною неизвестностью о жребии своем, подобно Шаховскому перед падением новой собственной комедии»[455].

К стихотворению, посвященному «товарищу Светлане», П. А. Вяземский дал такое пояснение:

«Староста написал оные вышепрописанные стихи на станции Подберезье в течении 15-ти минут, в присутствии пьяного капитана, который был с Суворовым в Англии и за сей поход получает пенсион по смерть, как он сам сказывал»[456].