Генри Джермин изо всех сил старался ободрить меня. Граф Дигби тоже пытался сделать все, что можно, но был так влюблен в звуки собственного голоса и так часто рассуждал о заблуждениях парламента и прочих серьезных материях, что женщины вряд ли сочли бы графа интересным собеседником. Он ничуть не походил на Генри Джермина. Тот был веселым, очаровательным человеком и каким-то образом умудрялся внушать мне, что все не так плохо, как казалось до его приезда.

Старшая принцесса Оранская родила девочку, и меня попросили стать крестной матерью малышки; в честь моей дочери – нового члена семьи – малютку любезно назвали Мэри. Но я была тверда в своем решении не принимать участия в обрядах протестантской церкви, а потому при крещении младенца присутствовала лишь моя дочь.

Кое-кто из моих друзей считал, что мне не надо было отказываться от участия в церемонии. Ведь я рисковала обидеть принца и принцессу Оранских! Возможно, так думал и Генри Джермин; правда, будучи человеком чрезвычайно деликатным, он никогда не говорил со мной на эту тему. Но ни за какие блага мира не пошла бы я против своих убеждений!

После приезда Генри и Дигби фортуна вроде бы повернулась к нам лицом. Выяснилось, что королевские драгоценности можно если не продать, то заложить: нашлись купцы, готовые дать нам под них крупную ссуду. Люди эти понимали, что если мы вовремя не выкупим драгоценностей, вернув долг с огромными процентами, то те, у кого окажутся эти сокровища, смогут вполне законно предъявить на них свои права.

Я никогда не относилась к людям, способным думать о последствиях своих поступков. В тот момент мне отчаянно нужны были деньги – и вот появилась возможность их получить. Оружие, солдаты, корабли… все это было для меня значительно важнее, чем драгоценности английских королей.

Кроме того, принц Оранский, публично заявивший, что не может помочь мне, в приватной беседе оказался не столь непреклонным. Он был очень горд своим родством с английским королевским домом и не хотел видеть, как Карл I теряет свой престол. По Северному морю незаметно заскользили корабли; добравшись до Англии, они тихо становились на якорь в устье Хамбера. Я с радостью поняла, что миссия моя наконец-то начала приносить свои плоды. Мне потребовалось больше времени, чем я рассчитывала, и все получилось не совсем так, как хотелось, но какое это имело значение, если мне все же удалось добиться успеха!

С какой радостью написала я об этом Карлу! Но какие бы новости ни сообщали мы друг другу, главное место в наших письмах занимали горячие признания в любви. Я с нежностью спрашивала мужа о том, как он себя чувствует, и умоляла его не беспокоиться обо мне. Мы делали общее дело! И он будет очень удивлен, узнав, сколь многого сумела я добиться. Не за горами то время, когда мы загоним этих отвратительных круглоголовых в темные норы. Пусть сидят там и трясутся от страха! И еще я писала мужу, как страстно хочется мне вернуться в Англию.

«В Голландии мне неуютно. Кажется, даже воздух здесь отличается от английского – того самого, который Вы так любите, ибо это воздух Вашей родины. Я же люблю его потому, что он дорог Вам. А здесь у меня болят глаза, и временами я не очень хорошо вижу. Думаю, это оттого, что я пролила слишком много слез, и теперь глазам моим нужен бальзам, которым могло бы стать созерцание Вашего лица. Смотреть на Вас – единственное удовольствие, которое осталось мне в этом мире. Ах, без Вас я не хотела бы задерживаться в нем ни на час».

Однажды в конце августа ко мне пришел Руперт. Он был ужасно взволнован.

– Король поднял свой штандарт в Ноттингеме. Я должен ехать и сражаться рядом с государем. Это война!

Итак, началось. Я знала, что когда-нибудь это случится, но тем не менее новость потрясла меня. Я должна была вернуться. Больше я не могла оставаться вдали от мужа. И я начала собираться в путь.

Прощание с Мэри было печальным. Бедная девочка горько плакала.

– Но ты же понимаешь, моя дорогая, – увещевала я ее, – что я должна вернуться к твоему отцу. Я оставляю тебя в твоей новой семье, среди милых и добрых людей, и надеюсь, что вы с принцем уже нежно любите друг друга. Когда все наши горести и беды уйдут в прошлое, вы с мужем навестите нас в Лондоне, да и мы сможем приехать к вам. И я еще буду наслаждаться прогулками по замечательным дворцовым паркам и садам Гааги. Здешние узорчатые стены, статуи и фонтаны просто изумительны, а прекрасный тронный зал почти так же великолепен, как у нас в Вестминстере. Ты скоро снова будешь с нами, дорогое мое дитя, так что не волнуйся. Молись за нас. Твой отец – самый лучший человек на свете, и нам даровано огромное счастье принадлежать к его семье. Никогда не забывай об этом!

Бедная девочка, она была такой юной! Трудно было ожидать, что она сумеет скрыть свое горе.

Я ненавижу море. Оно всегда встречало меня грозным ревом и каскадами холодных брызг. Я думала порой, что стоит мне оказаться на корабле, как меня начинают преследовать какие-то злые силы… В тот раз со мной была моя любимая собака старушка Митти. Она всегда так успокаивала меня! Я страшно боялась потерять ее и с ужасом думала о том дне, когда бедняжка околеет. Ведь она была уже совсем дряхлой. Я любила всех своих собак и всегда была окружена ими, но Митти подарил мне Карл и она была со мной много-много лет. Я привыкла разговаривать с ней; вот и сейчас она уютно устроилась возле меня, свернувшись калачиком, а я ласково шептала ей, что скоро мы будем дома.

«Королевская принцесса» была старым добрым английским кораблем. Мы подняли паруса и отплыли из Швенингена вместе с одиннадцатью судами, груженными оружием и боеприпасами, которые мне удалось купить в Голландии. Не скрою: я гордилась собой и горячо молилась, чтобы Господь помог нам благополучно добраться до Англии. Поскольку с нами был великий адмирал ван Тромп, я почти не сомневалась, что плавание наше закончится удачно.

Впрочем, я могла бы сообразить еще на берегу, что изрядно намучаюсь в пути. На море мне суждено было страдать! Не успели мы проплыть и нескольких миль, как поднялся сильный ветер. Началась чудовищная качка. Боже, какой это был ужас! Мы лежали, привязанные к мерзким узким койкам, и только веревки не давали нам упасть на пол.

Все это плавание было кошмаром, но, как ни странно, я перенесла его лучше, чем мои спутники. Возможно, я так привыкла к коварству морской стихии, что ничего другого и не ожидала; а может быть, меня так терзал страх за Карла, за его страну и за наше будущее, что я не обращала на шторм особого внимания. Более того, я чувствовала себя даже лучше, чем многие мои приближенные. А потому, помаявшись в каюте, я решила, что если мне удастся сползти с койки и подняться на палубу, то свежий ветер взбодрит меня. Все закричали, что это очень опасно, но я продолжала настаивать на своем. Мои фрейлины, считавшие, что обязаны сопровождать меня, громко оплакивали свою несчастную судьбу.

– Мы все утонем! – стонали они.

– Нет, – отвечала я. – Успокойтесь. Еще ни одна английская королева не утонула.

Я была так возбуждена мыслями о возвращении и предстоящих боях и походах, что просто не могла думать о смерти в морской пучине. Мое хорошее настроение страшно удивило фрейлин, а я не могла без смеха смотреть на то, как они пытаются соблюдать придворный этикет и прислуживать мне – и это при том, что ураганный ветер швырял наш корабль, как щепку, и бедным дамам приходилось подползать ко мне на четвереньках.