Поэтому бессмысленно даже формулировать заповеди, диктующие образ действий человека: вера сама подскажет ему, что нужно делать. «Истинный христианин, — писал в 1521 году Лютер Бугенхагену, — не нуждается в моральных заповедях, ибо дух веры сам ведет его ко всему, что угодно Богу и чего требует братское милосердие». Мы видим, что к двум высказанным ранее аргументам против пользы «дел» добавился третий. Вначале, чтобы успокоить свою совесть, Лютер говорил: «Добродетель недостижима, следовательно, грешник ни в чем не виноват». Затем он подкрепил это психологическое доказательство богословским: «Христос искупил все наши грехи, следовательно, грешнику не о чем беспокоиться». Наконец, он лишил доверия самый источник моральных норм: «Видимая Церковь не обладает никаким авторитетом, следовательно, ее указания для нас не обязательны». Причинно-следственная связь переносится таким образом из плоскости «власть — подчинение» в плоскость «внутреннее побуждение — поступок». Дела не просто бесполезны, они порочны по своей сути, если продиктованы нашим стремлением заслужить Царствие Небесное; они достойны уважения, когда совершаются бессознательно, продиктованные верой.

Наше исследование не претендует на богословскую глубину и вовсе не ставит своей целью опровержение того или иного богословского учения. Поэтому мы не будем обсуждать, ошибался ли Лютер, отвергая пользу «дел», и если ошибался, то в чем именно. Нас интересует исключительно психологическая эволюция личности Лютера, неразрывно связанная с его богословской трактовкой греха и свободы, и нам представляется важным отметить, что и на сей раз он восстановил зависимость воли от веры. В самом деле, он не говорит, что любые дела бесполезны; он говорит, что они в некоторых случаях заслуживают одобрения, а в некоторых — осуждения. Дела приносят пользу тому, кто совершает их движимый одной верой, они же несут вред тому, кто думает только о своем спасении. Речь, таким образом, идет о существенной разнице между двумя подходами, а вовсе не о принципиальной невозможности явления как такового. Человек совершает те или иные поступки, продиктованные либо верой, либо корыстным интересом, но в любом случае он перестает быть пассивной жертвой собственного вожделения. Паписты думают как раз о спасении, значит, они и не свободны, и не искренни: «Все, что не есть вера, есть лицемерие. Даже если некто руководствуется в своей жизни заповедями Божьими, он остается всего лишь лицемером. Добрые дела, творимые плотью, еще дальше уводят нас от цели, потому что ни жизнь, ни дела, ни закон ничего в ней не значат». Восстановление в правах свободы воли понадобилось Лютеру для того, чтобы найти новый повод для обвинения своих противников, но в этом случае возникает вопрос: как следует понимать поведение проповедников и последователей нового учения, вдохновленных верой — этой матерью всех дел — и тем не менее не сумевших «произвести» на свет ничего, кроме новых и новых грехов?

Церковь Духа, она же истинная Церковь, не признает никаких учреждений; ее членов объединяет только вера — невидимая вера в невидимого Христа. Единственный свидетель этой веры и единственная связь с объектом веры — Слово Божье. Лютер уже забыл, какими кровавыми призывами дышало его послание к немецкому дворянству и христианскому народу, который он настраивал против монашества. Теперь он объявляет, что единственным оружием может служить Слово Божье. «Я осуждаю только Словом, — учит он в 1522 году. — Сражаться надо, вооружившись одним только Словом». Как богопочитание не должно сопровождаться возведением статуй и украшением стен храмов распятиями — зримыми воплощениями Бога и его избранных, так и христианский воитель не должен разрушать эти нечестивые образы — их опрокинет Слово.

О новых «видимых» руководителях Церкви, которым суждено заменить папу и епископов, Реформатор не желает ни говорить, ни слушать: с ними это будет уже совсем другая, не истинная Церковь. В 1523—1524 годах он решительно отвергал идею лютеранской Церкви: «Не в Лютера вы веруете, но в Христа, в единого Христа. Я знать не знаю, кто такой Лютер, и знать его не хочу. То, чему я учу, не от Лютера исходит, но от Христа». Но ведь для объединения верующих, для проведения обрядов нужна хоть какая-никакая организация. Хотя бы собрание высших ответственных лиц. Вот что он отвечал на эти предложения: «Мне кажется неосторожным собирать наших в собор для обсуждения единства формы обрядов. Одна Церковь не должна в своих внешних проявлениях повторять другую».

В это же время Лютеру пришлось признать, что слева его начали обходить Мюнцер и Карлштадт с их мистицизмом. Эта пара приступила к установлению христианства, радикально очищенного от любых зримых элементов. Виттенбергский пророк давно стал казаться им чересчур умеренным. После своего публичного поражения, отодвинувшего его на вторые роли и в университете, и в герцогском городе, Карлштадт удалился в Орламюнде, где числился пастором. Здесь он зажил крестьянином, трудился в саду и вел беседы с деревенскими жителями. Из тех священников, что входили в окружение Лютера, он одним из первых нарушил обет безбрачия, доказав тем самым, что хотя бы в реальной жизни признавал важность чувственного опыта.

Его перу принадлежит множество сочинений духовного характера, главным содержанием которых стала тема вознесения души над обыденностью. Для преодоления этого мистического пути душе вообще не требуется никаких зацепок в действительности, так что даже те крохи, которые Лютер оставил от католической литургии, Карлштадт счел излишеством, Крещение? Совершенно бессмысленная процедура. Разве для того, чтобы приобщиться благодати Божьей, обязательно поливать голову водой? Причастие? Излишество. Бог не нуждается в ломте хлеба и стакане вина, чтобы доказать, что Он существует. Статуи и картины? Да это же карикатура на Бога, следовательно, их необходимо уничтожить. Церкви? Творение рук человеческих. Куда лучше собираться на природе, которая является творением рук Божьих. Университеты? Но разве Богу нужны профессора, чтобы передать нам Его науку? И разве не запретил Христос называть именем Учителя людей, навсегда осудив любые университетские звания? Пастыри? Но если Дух Святой вдохновляет верующих напрямую, то какова же их роль? Руководители? Церковь как духовная общность в них не нуждается, а всякий человеческий закон не действителен перед Божьим законом; следовательно, долг каждого христианина — отказывать в послушании гражданским властям.

Кому-то может показаться, что все это были не более чем пустые мечты переучившегося богослова, однако не стоит забывать, что в тогдашней политической и морально-нравственной обстановке, сложившейся в Германии, сочинения Карлштадта издавались большими тиражами. Картины общества, существующего без формальной организации и без законов, пленили Якоба Штрауса в Аугсбурге и Штейна в Веймаре, чьи проповеди вскоре привлекли массы последователей. Говоря об отсутствии законов, они, разумеется, имели в виду законы, изданные людьми, поскольку Бог установил Свой закон, перед которым человеческие правовые нормы бледнеют и теряют силу. Лютер понимал, что его ученик пошел дальше него. Ссылаясь на Ветхий Завет и пример библейских патриархов, этот мистик ратовал за многоженство и, разжигая в себе чувство мести, призывал к крестовому походу против нечестивцев и распутников, окопавшихся в Виттенберге. Разве Бог не потребовал от евреев сровнять с землей города идолопоклонников? Впрочем, когда Томас Мюнцер, этот Моисей анабаптистов, начал вербовать рыцарей и крестьян в свое святое воинство, Карлштадт хоть и присоединился к нему, но лишь как истинный лютеранин, убежденный, что сражаться против неверных можно только оружием веры.