Она ощущает себя пойманной в мягкие сети, из которых не хочется вырываться. Марен продолжает целовать ей запястья, а потом замирает, уткнувшись лицом ей в ладони. Это так нежно, и все тело Урсы сотрясается сладкой дрожью. Она отнимает руки, прижимает их к груди. Опустив голову, Марен стоит на коленях в воде, словно молится. Ее острые плечи дрожат, и несмотря на высокий рост она кажется хрупкой и маленькой, как ребенок.

– Не бойся, – вдруг произносит она, хотя Урсе кажется, что Марен боится сильнее. – Я не хотела тебя напугать.

Их взгляды снова встречаются, и Урса тянется к плечу Марен и почти прикасается к тонкой жилке, бьющейся там, где плечо переходит в шею. Ее ладонь ощущает жар, исходящий от кожи Марен. Марен склоняет голову набок и трется щекой о руку Урсы. Чуть не запутавшись в пышных юбках, Урса пододвигается ближе. Она гладит Марен по щеке, и Марен тоже гладит ее по щеке, повторяя ее движения. Повернув голову, Урса берет в рот ее большой палец.

Все тело Марен пронзает дрожь, и Урса чувствует, как между ними пробегает какая-то жаркая искра, пронзает ее, как удар невидимой молнии, а потом Марен встает, выбирается из лохани, заключает Урсу в объятия и теснит куда-то назад, пока Урса не упирается поясницей в твердый край стола.

Марен осторожно берет ее под подбородок, приподнимает ей голову, и прижимается лбом к ее лбу. Урса чувствует запах аниса в дыхании Марен, запах мыла на ее коже и тот едва уловимый запах, присущий лишь ей одной. Марен еще крепче сжимает Урсу в объятиях, и та отзывается тихим стоном, и вдруг подается вперед, и прижимается к Марен всем телом, просунув ногу между ее ногами. Юбки шуршат и мешают. Урса тянется рукой за спину, пытается расстегнуть платье. Марен разжимает руки и делает шаг назад. Без ее жарких объятий Урсе сразу становится холодно и неуютно. Дрожащими пальцами она расстегивает крючки на спине, и едва платье падает к ее ногам, они с Марен снова бросаются друг к другу в объятия, прижимаясь друг к другу всем телом. Теперь их разделяет лишь тонкая нижняя сорочка Урсы.

Они целуются, и хотя губы у Марен обветренные и шершавые, Урса знает, что эти объятия, этот поцелуй – единственное, что было хорошего в ее жизни за последние несколько месяцев. Единственное, что было радостного и нежного. Желание, горящее в глазах Марен, будит в Урсе ответное, столь же неистовое желание. Она кладет руку на поясницу Марен и еще крепче прижимает ее к себе. Марен вся дрожит. Урса чуть отстраняется, задыхаясь, берет Марен за руку, тащит ее к расстеленным на полу одеялам и, неуклюжая в своей горячечной спешке, почти падает на них, увлекая Марен за собой.

Рука Марен скользит по талии Урсы, по ее бледному мягкому животу и зарывается в светлые волосы у нее между ног.

Урса замирает, вдруг засомневавшись. Почувствовав ее нерешительность, Марен хочет убрать руку, но Урса накрывает ее ладонью и удерживает на месте.

– Нет. Продолжай. Только медленнее. Нежнее.

На этот раз она не уносится мыслями в дальние дали. На этот раз все происходит по-настоящему. Есть только она, ее тело, и руки Марен, ласкающие это тело, и ей хочется плакать от пронзительной нежности этой запретной, прекрасной любви. «Она даже не знала, – думает Урса, – она даже не знала, что может быть так».

К вечеру радость от близости с Урсой рассеивается, как наваждение, Марен вновь чувствует запах костра, на котором сгорела Кирстен, и не может заснуть. В окнах соседнего дома горит свет. Наверное, комиссар Корнет уже вернулся из Вардёхюса. От одной только мысли, что он прикасается к Урсе, Марен передергивает, и она прижимает к глазам кулаки, пока в глазах не начинают плясать точки света.

Уже понятно, что заснуть не удастся. Марен встает и идет на мыс. Скоро станет теплее, ночи сделаются короче, и все, что казалось застывшим и мертвым, вновь воспрянет и оживет, но Кирстен этого уже не увидит. Кирстен ушла навсегда, и ее не вернет никакая весна. Марен старается не смотреть на пустырь за Вардёхюсом, где дымится и светится в темноте страшный столб.

Но Урса… Марен даже не верится, что это было на самом деле. Их губы, наконец слившиеся в поцелуе, их стоны, вторящие друг другу. Кожа Урсы оказалась такой же нежной и мягкой, как ее представляла Марен. Как бархатистые лепестки в сердцевине цветка. Если бы не тягучая сладость, поселившаяся у нее в животе, и не желтое платье Урсы, так и лежащее на полу в ее доме, Марен, наверное, и не поверила бы, что такое возможно.

Все остальные уже вернулись, деревня заполнилась обычными вечерними звуками. Марен думает о пустом доме Кирстен, об оленях, ревущих в темноте. Она испугалась, когда узнала, что Кирстен созналась, и на миг усомнилась в ее невиновности. Этот предательский миг отзывается болью в сердце, и Марен еще не готова об этом думать, не готова нырнуть в эту боль.

Проходя мимо дома матери, она замечает, что дверь приоткрыта и кто-то сидит на крыльце.

– Мама?

Фигура на крыльце, вздрагивает, оборачивается. Кажется, она дремала, и Марен ее разбудила. Марен подходит ближе. Мама сидит, привалившись спиной к дверной раме. В очаге у нее за спиной полыхает огонь, рядом стоит пустая бутылка из-под аквавита из папиных старых запасов.

– Не надо было его пить. Ему уже столько лет.

– Мы должны были выпить его на твоей свадьбе, – глухо бормочет мама. Она поднимает голову, и Марен видит, что ее лицо опухло от слез.

Марен берет злость.

– Ложись в постель, мама.

Она хочет уйти, уже развернулась, но мама вдруг издает громкий вой.

– Марен. Эрика больше нет.

– Да, мама. И если бы ты не наговорила на Дийну, может быть, ей не пришлось бы бежать.

– Нет, – говорит мама. – Эрик мертв. И твой папа. И… – Она умолкает, схватившись за голову. – И ты тоже скоро умрешь.

У Марен перехватывает дыхание.

– Ты пьяна.

– Это правда, девочка моя. – Мама рыдает, сотрясаясь всем телом. – На тебя было указано… на дознании.

Их дом как корабль в непроглядной ночи: пол шатается под ногами у Марен. «Кит, – думает она. – Кит пришел». Бьется могучей спиной в доски пола и уже скоро прорвется наверх и проглотит ее целиком.

– Кирстен? – говорит Марен упавшим голосом. – Меня обвинила Кирстен?

Мама качает головой.

– Фру Олафсдоттер. Торил говорила, она назвала тебя и Эдне. Как раз перед тем, как ее повезли на костер. Она сказала, что ты летала с Кирстен на гору.

– Какую гору?

– Ведьмину, на мелкогорье.

– На мелкогорье, – повторяет Марен, задыхаясь от злости. – Где Эрик собирал вереск, и где вы с папой гуляли вдвоем. Ты думаешь, это проклятое место?

– Нет. Да. – Мама захлебывается словами, у нее текут сопли. – Кирстен созналась. Фру Олафсдоттер созналась.

– Мама, ты правда думаешь, что я ведьма? – Марен чувствует странное леденящее спокойствие. – Ты думаешь, это я утопила Эрика, и папу, и всех остальных?