Его перекрыл грозный рык:

– Пшел вон! – и из двери буквально вывалилась огромная темная фигура в одних портах. Кроме них из одежды присутствовали только бинты, наскоро сделанные из домотканого полотна, на которых отчетливо проступало и на глазах увеличивалось кровавое пятно в правом боку чуть ниже рёбер. Буйный Мотькин пациент едва держался на ногах и упал бы, если бы его не подхватили с двух сторон подскочившие Валуй и Медведь.

Журавль (никаких сомнений, что это именно он, у Мишки и так не было, а тут ещё и хорошо заметные черные оспины на бледно-желтом перекошенном болью лице не давали ошибиться), хоть и повис на своих ближниках, но голос не умерил. Обернувшись к двери, он рявкнул кому-то внутри землянки:

– Дарька! Щенка придержи – борзый он больно… А то пришибу – кто вас лечить будет? Мне-то все равно теперь… – и обратился к Валую с Медведем: – Посадите меня…

Медведь уже стелил для боярина свой тулуп. Журавля бережно усадили возле стены и накинули ему на плечи поспешно вынесенную из дома шубу. Тут же хлопотал злой и красный Мотька, все-таки вырвавшийся из землянки и не желавший оставлять пациента на произвол судьбы. Журавлю эффектный выход, судя по всему, дался ценой немалых усилий, он откинулся назад и прикрыл глаза, набираясь сил. Мотька было сунулся к нему, но боярин расцепил веки и отмахнулся, устало процедив сквозь зубы:

– Слышь, малый, иди отсюда, остальным помогай, не трать на меня время. Дай с людьми поговорить.

Он поднял глаза на обступивших его воинов, нашел взглядом Медведя:

– Прости, что не поверил, Медведыч. Хана мне – сам видишь…

– Что ж ты так, командир? Ты уж прости – не успел… Моя вина…

В голосе Медведя Мишке послышались Роськины нотки, он взглянул на своего крестника и передернул плечами, прогоняя морок – почудится же…

– Успел ты, Медведыч, успел, – криво усмехнулся Журавль. – Если б ты с бубей пошел – хуже было бы… – он обвел взглядом поляну и тут встретился глазами с Мишкой.

– Это кто? Медведыч! Ты кого привел, твою мать?!

– Михайла Лисовин это. Боярич из Ратного, – Медведь не отвел взгляда от бешеных глаз Журавля, хотя заметно напрягся. – Выручили нас соседи. Данила тебе написал тут, да я передать не…

«Лешак» достал из-за пазухи свернутую трубочкой бересту и протянул своему боярину, но замолчал на полуслове и только что не отшатнулся от осязаемого удара ярости и отчаяния, которым полоснул Журавль шагнувшего к нему Мишку. Ратников – Ратников, а не Лисовин! – встретил этот удар и ответил таким же – и уже Валуй и стоящие рядом с ним воины чуть не шарахнулись в стороны. Кое-кто полез за пазуху, непроизвольно нащупывая обереги. Секунды длился этот невидимый, но ясно ощущаемый всеми присутствующими поединок. Журавль первый погасил взгляд. Хмуро усмехнулся и почти равнодушно процедил сквозь зубы:

– С-сука… И тут достали… – и выплюнул словно ругательство, – де-пу-тат…

Мишка дернул щекой и шагнул вперед.

– Ошибаешься, боярин: достал тебя твой человек. А я теперь твоя надежда.

– Надежда – мой компас земной, – криво усмехнулся Журавль.

«Блин, у него, что, крышу сорвало? Тогда трындец, сэр, влипли. И ведь не кончишь его тут… Ну да ладно – с бубей так с бубей!»

– А удача – награда за смелость, – нахально рубанул Мишка, не слишком заботясь о том, что подумают о них окружающие, и озабочено вглядываясь на Журавля, у которого бледность уже переходила в желтизну на висках. – Смелости тебе не занимать. Осталось поверить, что сейчас твоя удача – я. Другой не будет.

– Умеешь ты убеждать, сука… – прохрипел Журавль. – Только поздно, помираю я – хоть вон у лекаря своего сопливого спроси. Он уже понял… – и взглянул на понурившегося Матвея. – Скажи им, чего уж…

– Мотька?

– А я что? – Мотька вздохнул и безнадежно махнул рукой. – Там нутро задето… Наконечник остался, когда выдергивали. Настену бы…

– А твоя Настена полостные операции делать может? – Журавль насмешливо смотрел на несчастного лекаря. – Я на такие ранения насмотрелся, так что не крути. Печень задета… Хорошо, если до утра доживу. Мне это время надо с пользой провести. Иди, говорю, там мужики… Ими займись.

Мотька растерянно уставился на Мишку, но тот только махнул рукой. Матвей хотел что-то ещё сказать, но передумал, вздохнул и вернулся в землянку, а Журавль снова перевел взгляд на Медведя и распорядился.

– Медведыч! Всем на тридцать шагов отойти, и следи, чтоб ни одна падла с места не двинулась, пока я с бояричем говорить буду. Исполняй!

Мишка глядел в глаза сидящего напротив него немолодого мужика с мрачным, изуродованным ожогом лицом и молчал. Раньше казалось, так много надо спросить, а встретились и выяснилось, что не о чем им говорить.

Нет, не так. Говорить надо много о чем, но если бы у них была неделя или хотя бы сутки на те разговоры, а сейчас…

– Поверить тебе, говоришь? А в чем она – твоя вера?

Голос Журавля звучал глухо и прерывался тяжким, со свистом, дыханием. Каким чудом он вообще ещё находился в сознании при таком ранении, непонятно, но смотрел так, словно готов был удавить. Ратников и не сомневался: мог бы – удавил. Впрочем, он сам на его месте тоже бы удавил, пожалуй. Но в сложившихся обстоятельствах приходилось договариваться, тем более что времени на это оставалось все меньше и меньше, и терять его на бесполезные пререкания совсем не хотелось.

– В том, что в жизни всегда должна быть цель. Такая, что и умирать не страшно, если понимаешь, что она после тебя жить будет. И в том, что нельзя своих людей на колы сажать. Даже ради цели нельзя…

– Ну, понеслось… – скривился Журавль. – Ты мне ещё мораль почитай, про слезинку пидараса расскажи, тля! Ладно, Данька, он пацан, зеленый и пупырчатый, как огурец, ни хрена в жизни не видел. А ты-то чего? ТАМ не ты ли и не такие, как ты, ребят сдавали? МОИХ ребят… Рассказать тебе, как они умирали? Не легче, чем на колу…

– Это ты от обиды к браткам прибился, герой?

– Слышь, депутат, тебя что, головой приложило? – неожиданно возмутился Журавль. – Ты базар-то фильтруй. Сам проворовался, а туда же… Я в вертухаи подался, потому что жрать нечего. Родине мы не нужны стали, а у меня ещё и ранения… Спасибо, мужики пристроили, а то бы совсем трындец. Из-за того я и к доку сунулся – лепилу хорошего, да без денег чтоб, хрен найдешь. А впрочем… Какая разница теперь – к кому я подался да зачем на колы сажал…

– Большая, – Ратников сел рядом с Журавлем. – Времени мало – некогда мне с тобой Христову политграмоту разводить, сам понимаешь. Ты в Москву зачем собирался?

– Русь хотел объединить… До татар. Чего, думаешь, дурак совсем? – Журавль хмыкнул. – Может, и дурак… Умный, как ты, под себя бы греб и радовался. Данька вон тоже дурак. Рома-антик… Мужику хорошо за сороковник, если все сложить и тут, и там, а в душе так и остался пацаном. Потому и корежит его: не понимает, что добром не всегда можно – от его добра большей кровью захлебнулись бы…