Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как жалко было расставаться с надеждой на скорое избавление! Всего месяц назад Клим думал, что большевики ни за что не удержатся у власти. Раньше он подмечал недостатки Красной армии, а теперь искал и находил признаки ее скорой победы: мрачное самоистязание игрока, который продулся в пух и прах и теперь вынужден платить по счетам.
Сестра Фотиния посадила Нину и Клима на санитарный пароход «Смерть буржуям», следовавший до Нижнего Новгорода.
— Доходяги, — вздохнула она, глядя на них.
Перед самой отправкой монахиня привела с собой деревенского дурачка Максимку, который за сухарик согласился притащить на пароход тяжелый сверток из мешковины.
— Забирай своего черта, — шепнула она на ухо Климу. — Уж не знаю, музейный это мужик или нет, но он приносит несчастье Свияжску. Правильно сделали, что его в реку не кинули, а то бы у нас вся рыба передохла.
Санитарный пароход провожали гудками. Нина с Климом сидели у борта, обсаженного мешками с песком. Справа пулеметное гнездо, слева ящики с патронами, за спиной — тщательно упакованный подарок французских промышленников, он же Люцифер и, кажется, Иуда Искариот.
Яркая красота осени; в такой торжественной обстановке ободранное судно с чуть живыми людьми — все равно что дохлая мышь на парадном мундире камергера.
Немногим больше года назад Клим ехал по этим самым местам на пароходе «Суворов». Подумать только: кожаные чемоданы, светлый костюм… Он и сейчас был богачом по сравнению с другими: как-никак у него имелся бинокль, несессер и ворованный сатир.
Все, что хотелось, — положить голову Нине на колени, смотреть на завиток волос на ее шее — будто нарисованный хохломской узор. Она приглаживала Климу вихры, проводила пальцами от виска до затылка: только это и облегчало проклятую мигрень — наследство, оставленное инфлюэнцей.
Нельзя возвращаться домой — узнают, арестуют, убьют… Но Жору не бросишь в беде. Хотя кто знает — может, спасать его уже поздно.
Еще издали было видно, что Нижний Новгород тяжело болен. Дома будто вросли в землю, на ярмарочном берегу — ни души. Матрос сказал, что большевики попытались организовать там «социалистическое торжище»: предложили крестьянам менять промышленные товары на хлеб. Но из затеи ничего не вышло: мужики отказались везти продовольствие, да и мануфактуры не было — откуда она возьмется, если фабрики стоят?
Торговые ряды стали использовать вместо казарм — для войск, прибывавших в город на переформирование. Самоволка, пьянство, проститутки и, как следствие, бесконечные пожары. Сгорели сорок лавок в Китайских рядах, ресторан «Апполо», номера Ермолаева… Губисполком вывел оттуда солдат — от греха подальше — и разместил их в городе. А Ярмарку начали растаскивать: в окрестных деревнях теперь все крыши были покрыты железными вывесками — у одних над головой «Хрустальные изделия», у других «Битая птица».
«Смерть буржуям» подплыла к пристани. У сходней появились молодцы в чистых гимнастерках и щегольских сапогах:
— Каждый обязан предъявить удостоверение личности! С двадцать второго августа въезд и выезд из Нижнего Новгорода строго по пропускам!
Их послали к черту: валяйте, у нас тут раненых пятьсот человек, можете всех арестовывать.
Клим и Нина вышли на Сафроновскую площадь. К ним подбежала женщина с лицом, закрытым марлевой повязкой: в Нижнем Новгороде тоже бушевала инфлюэнца.
— Муку не везете?
Клим покачал головой. Женщина покосилась на сверток в его руках:
— Восемьсот рублей за пуд даю.
— Сколько?! — ахнула Нина.
— Ну ладно, ладно… еще сотню накину.
В честь взятия Казани вся площадь была в красных флагах. Извозчичья нация вымерла. Беспризорники предлагали спички — но уже не коробками, а поштучно.
Пока пациентов грузили на подводы, Нина и Клим выбрались на Рождественскую и сели в полупустой трамвай.
Город золотой и синий — от листвы и яркого, изумительного неба. Но прохожих совсем мало, большинство с повязками, закрывающие нос и рот.
— Нам тоже такие надо сделать, — шепнула Нина.
Клим кивнул. Люди без лиц переставали быть людьми — так, невнятные силуэты, расплывчатые призраки…
На Ильинке все дома были обвешены новыми указателями: «Штаб командующего Волжской военной флотилией», «Морская следственная комиссия», «Управление снабжения»… В доме Роговых заседала Коллегия Нижегородского военно-морского порта: из раскрытого окна во втором этаже раздавалась матерщина, кто-то барабанил по роялю, из форточки в мезонине выглядывало тупое рыльце пулемета.
У Клима было чувство, будто он стал свидетелем изнасилования. Он велел Нине подождать у газетного стенда:
— Стереги сатира, а я пойду узнаю, что там и как.
Парадное крыльцо было заколочено, пришлось идти через черный ход. Запах присутственного места, валяных сапог и жженой сургучной печати. Пустые коридоры, в кухне — пять канцелярских столов, за которыми сидели фигуры с завязанными лицами.
— Вы не знаете, где доктор Саблин? — спросил Клим. — Он был на фронте, но заболел… Его должны были отправить домой.
— Если вы не из учреждения, то идите, не мешайте работать, — сказала крайняя фигура.
Неужели Саблин погиб? Куда идти? Где искать Жору и остальных?
Клим вышел на улицу. Нина сидела на земле, уткнув голову в колени, и беззвучно плакала. Он подбежал к ней:
— Что случилось?!
Она показала на газету, наклеенную на стенд. Под грозной статьей «Наш ответ на ранение Ильича» был опубликован список расстрелянных: бывший губернатор, купцы, чиновники, офицеры, священники… Купин Георгий, Купин Григорий… Багровы все трое: Елена, Наталья, Никанор…
Клим молча смотрел на раздавленную горем Нину, на газету.
Если кто-то будет способствовать контрреволюции, в том числе укрывать контрреволюционеров, за это немедленный расстрел. За одного нашего погибшего товарища мы перебьем сотню буржуев.
— Пойдем, нам нельзя тут оставаться, — позвал Клим.
Нина кивнула, встала на ноги, но тут же неловко осела на землю. Подсекли-таки, выродки, подрезали сухожилие…
С Мироносицкой вывернула колонна грязных, оборванных солдат — видимо, пойманных дезертиров. Они шли, окруженные конвоем, и тяжело, по-каторжному пели:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И, как один, умрем
В борьбе за это.
Дезертиры косились на Клима, на плачущую Нину.
— Надо идти…
— Я сейчас… сейчас…
Она пыталась собраться с силами, но тело ее не слушало. Клим помог ей подняться, прижал к груди.