— Раннее условно-досрочное — это сколько?

— Шестёра.

— То есть, самое раннее — это шесть лет, но и это ещё не точно, да? И при этом он так и останется виновным?

— Угу.

— Нет, Максим, я не хочу просто сидеть и ждать, зная, что не всё ещё сделала здесь и сейчас. Это всё равно, что слить его! А он не виновен!

— А ты видела, что в сети происходит или тебе даже это некогда?

— Не видела, а что там?

— И не видь. Я не знаю, откуда эта хрень ползёт и кому не лень этим заниматься, но ты, типа, звезда, Полин. Своеобразная такая. Короче, знаешь же что такое мемы? Ну эти, картинки тупые с дебильными подписями? Ну вот.

Полина прикрыла глаза, почти слыша, как булькает метафорическая грязь, поднимаясь всё выше и выше к её горлу.

— Да пофиг, Максим! Если я зассу и откажусь от программы Шереметьева, картинки всё равно не исчезнут. А шанс уйдёт.

— А вот это ты меня сейчас урыла, между прочим! — хохотнул Максим. — Молодец! И вообще, не узнаю тебя. Где та девочка, которая бледнела и заикалась при одной только мысли о публичности?

— Не знаю, — улыбнулась Полина. — Может, подросла немного?

— Родители бы тобой гордились, дочунь! Ладно, хрен с ним, Шереметьев, так Шереметьев. Одно другому не мешает.

А когда закончили разговор, чёрт дернул Полину полезть в интернет, глянуть, что же там за картинки такие…

Это так просто — что вознести человека на вершину надежды, что столкнуть его в пропасть отчаяния. Просто чьё-то частное мнение, возведённое в квадрат жажды хайпа, возможностей и знания, как это сделать. И действительно ведь, ну кому это может быть нужно — вот эти все подборки кадров из шоу, дополненные дебильными, пошлыми надписями вообще не в тему? И как это кажется просто — настроить себя в мыслях на позитив и нечувствительность к агрессивной злобе толпы, но как сложно сделать это в действительности! И чем больше задумываешься о несправедливости происходящего, тем беспомощнее и ничтожнее себя ощущаешь, и какая уж тут борьба?

В Москву уезжала, как на казнь, хотя и делала вид, что всё отлично. Храбрилась перед окружающими, перед собой. Долго держала за руки бабушку, мысленно обещая и себе и ей, что этот раз действительно будет последним. Куда уж выше первого канала? Надо ведь уметь и отступать. И, может, именно в смирении и долгом верном ожидании Руслана и есть её Гора, а вовсе не в попытке снести её под основание?

***

Казалось бы — тот же телецентр, та же пропускная система на входе, те же ассистенты, консультанты и прочая братия… Но всё было иначе. Может, потому что и сам Шереметьев был другой? Серьёзный, даже строгий. Видно, что умный. Дотошный, быстрый, но основательный. Беспринципный и в то же время до жути принципиальный в отношении собственных установок.

Никакой таинственности: с первых же минут он коротко, но поразительно точно и полно описал историю героини — со всеми явками и паролями, именами и степенями родства. Даже слишком точно и, надо сказать, слушая её в чужом изложении, да ещё и в таком препарированном и грамотно поданном, Полина и сама поняла вдруг, насколько странно она в ней выглядит. Если не сказать нелепо. И это было очень отрезвляющее прозрение. И очень запоздалое.

— Но, Полина, — с хитрым прищуром потирая подбородок пальцем, подловил её на какой-то очередной нестыковке Шереметьев, — вы говорите, Руслан Подольский человек хороший. А откуда вы знаете, если, опять же, с ваших слов, общались исключительно на уровне «Здрасти-До свидания»?

— Не знаю. Это просто чувствуется.

— А то, что он в своё время отсидел за изнасилование, вы тоже сразу почувствовали? Или, может, вы считаете, что одно другому не мешает и насильник вполне может быть хорошим человеком?

— Я думаю, что хороший человек вполне может отсидеть по ложному обвинению!

— Как интересно получается — это уже прямо-таки рок какой-то! Первый раз по ложному, второй раз по ложному. Так?

— Нет, не передёргивайте! Второй раз преступление было, но Руслана, и я на этом настаиваю, засудили, повесив на него более тяжёлую статью! А первый раз… Я не знаю, что было в первый раз, я там свечку не держала!

— То есть, вы вообще сомневаетесь, в том, что там что-то было? Считаете, он не совершал?

— Я не знаю! Но давайте честно, Андрей, сколько раз у вас здесь, в этой самой студии бывали герои, которых обвиняли в изнасиловании, которого они не совершали? Постоянно всплывает что-то подобное! И там вы почему-то им верите, хотя в студии сидят несчастные зарёванные жертвы и вся их родня! И вы делаете всё, для того, чтобы оправдать этих мужчин в глазах общественности и даже закона! А что сейчас иначе? Или вы лично видели, что случилось тогда, в конце девяностых, что не допускаете даже мысли о том, что Руслан мог отсидеть по наговору?

— Герои, о которых вы говорите, Полина, приходят в эту студию как раз для того, чтобы рассказать о том, что их обвиняют в несовершённом насилии и просят помощи в отстаивании своей правоты, а Руслан Подольский, хочу я вам напомнить, сам признал тогда свою вину… Вы об этом знали?

Полина опустила голову.

— Знала.

— И вас это не смущает?

— Смущает. Но это не мешает мне чувствовать, что он достойный человек! И знаете, оступиться может каждый, и даже если он и виновен — он отбыл то наказание, судимость давно погашена, и я вообще не понимаю, какое это имеет отношение к теме, с которой пришла я?! Если даже мне всё равно до его прошлого, то вам-то какое дело?!

— Секундочку! Вы сказали: Даже мне всё равно до его прошлого… Значит ли это «даже», что в настоящем вы всё-таки рассчитываете иметь близкие отношения с ним и именно поэтому так радеете о пересмотре дела?

Полина не ответила. Внутри всё клокотало. О реабилитации, про которую говорил Шереметьев, завлекая её на эфир, не было и речи — это уже стало ясно, как день. И вообще, Максим был прав, когда сказал, что весь этот шоубиз — сплошная херота. Дурман, видимость. Пламя для глупых мотыльков. Макс с Алексеем поняли это раньше, а ей нужно было как обычно сначала полностью уделаться в дерьме. И вот теперь Шереметьев что-то там говорил, а она сидела, почти не слушая его, и пыталась понять, что она здесь вообще делает — по привычке служит чучелом для метания тухлых яиц или всё-таки во всём этом безумии с самого начала был хоть какой-то смысл? Тогда — какой?

— Ну хорошо, допустим, поначалу вы не знали о его прошлом и увлеклись новым соседом. Ну, с кем не бывает, дело молодое. Но потом-то, когда узнали, как отреагировали?

— Никак. Я вам уже сотню раз повторила, что у нас с ним не было отношений, поэтому и его прошлое меня не касается!

— А вот ваша соседка, Валентина Степановна, от которой вы и узнали правду, утверждает, что всё было совсем иначе. Давайте, её и послушаем. Итак, встречаем, соседка нашей героини…