Откуда она их берёт? Выписывает. Шучу, из Москвы ей доставляют по распоряжению товарища Сталина. Поступают они нерегулярно – то долго нет ни одной, то сразу пачка.

Мусенька получила несколько писем от отца, который сейчас, оказывается, на Северном флоте. Только не вполне понятно, в каком качестве и на каких кораблях – прямо писать об этом не положено, а намёков мы в точности не поняли, потому что намекал он на торпеды, а они могут быть и на катерах, и на подводных лодках, и даже на самолётах-торпедоносцах.

Из Воронежа мы отлучались только один раз – ездили в Казань за профессором Стечкиным. Летали, конечно. К мужику ведь нужен был правильный подход, поэтому я взял с собой кучу рисунков разрезов турбореактивного двигателя и притворился, будто хочу проконсультироваться у видного учёного. Ну а там, слово за слово, так он и попался – поехал с нами. Для начала разнёс в пух и прах всё, что напридумывал Архип Михайлович, но потом, когда у него спросили, а как будет правильно… дело пошло веселей.

Потом у нас был маленький слёт главных конструкторов. То есть перед самым Новым годом приехали Поликарпов из Горького и Антонов из Саратова. Павел Осипович Сухой тоже заглянул со своего завода в Казани, да и Александр Александрович Архангельский из Москвы прилетел. И вот этим цветником мы сидели и приговаривали будущее детище товарища Люльки к нужным нам параметрам – тягу все просили килограммов восемьсот при массе движка не более трёхсот. А ещё эти учёные люди исписали доску вдоль и поперёк густыми каракулями формул, после чего решили сделать температуру в камере сгорания хотя бы немного больше семисот градусов и добиться компрессии порядка четырех с половиной.

Образцы решили для начала обкатать на одной из машин Москалёва – на той самой «Стреле», что он в режиме глубочайшей секретности разработал, испытал и уничтожил перед войной. Откуда они про неё узнали? Я рассказал. А Москалёв признался, что чертежи, которые были велено сжечь, сгорели не все – то есть самое нужное можно будет отыскать по дальним тумбочкам.

Мои наброски с изображением второго контура с раздельным приводом на компрессоры низкого и высокого давления от двух разных турбин через внутреннюю ось, проходящую через ось наружную, тоже всячески обсчитали и мудро кивнули в семь голов. Такой вот вышел у нас стихийный междусобойчик под стенограмму, которую вела всё та же Наденька. Потом, по моей просьбе, ударились в воспоминания о том, кого бы можно было привлечь к этим работам из числа башковитых хлопцев. Припомнили Юрия Победоносцева из МВТУ – он известен работами по горению порохов внутри ракет, а у нас задачи довольно сходные по газодинамике процессов. Архангельский обещал потолковать с человеком.

Так что идея привлечь к сотрудничеству лучшие умы, когда-либо отметившиеся на ниве создания воздушно-реактивных двигателей, бурного развития не получила. Да и Победоносцева нам приходилось привлекать в основном по отдельным вопросам, связанным с участком от камеры сгорания до выходного сопла.

Потом были эскизы, чертежи, тяжбы с технологами, поиски нужных материалов и тех, кто умеет делать из них то, что мы задумали. Но к весне образец мы на стенд поставили. Тяга у него был вдвое меньше, чем хотелось, зато вес получился вдвое больше. Одновременно подоспел и самолёт под него. Не совсем тот, что был уничтожен в конце тридцать восьмого – с передней стойкой неубирающегося шасси и не однокилевым хвостом, а с двухкилевым. Рули высоты, они же элероны, на задней кромке треугольного крыла расступились от фюзеляжа, дав выход реактивной струе. Вот эту машину я и поднял в небо, изучив отчёты обоих испытателей, что работали с прототипом. У этого планера неизбежно должно было оказаться множество особенностей.

Нет, не люблю я реактивную тягу – это не полёт, а ураган какой-то. С шасси потоком набегающего воздуха сдуло штаны. Какая была достигнута скорость? Не надо смеяться над бедным лётчиком: я еле попал на полосу – мне было не до приборов.

Когда я выбрался из кабины, мокрый, как мышь, первая мысль у меня была совершенно неприличной – весна сорок второго, а я уже взлетел на реактивном!

* * *

– И где вы, скажите на милость, увидели здесь японского городового? – ко мне подошли Поликарпов с Москалёвым и извлекли моё бренное тело из бурных объятий благоверной, которая объясняла, какой я непроходимый гад, потому что нельзя летать на столь сыром самолёте – для этого существуют лётчики-испытатели. Ну да, я ей не про всё рассказываю, но тут ничего утаить не удалось.

– Как полагаете, Александр Трофимович, стоит продолжать развитие этой тематики на базе деревянного планера? Или лучше поскорее сориентироваться на металл? – поинтересовался Александр Сергеевич.

– Вы, товарищи конструкторы, не горячитесь, – поторопился я их остудить, глядя в горящие от возбуждения глаза обоих. – Первым заказ на реактивный истребитель, по моему плану, должно получить конструкторское бюро под руководством товарища Микояна, а вторым подобная работа выпадет на долю команды Сухого – многоцелевой истребитель-штурмовик. Товарища Ильюшина мы попросим сделать двухмоторный бомбардировщик. А у вас, Николай Николаевич, сейчас и без этого много работы с совершенствованием серийных истребителей – чай, тоже переходите на цельнометаллические монопланы. До вас дело дойдёт, когда реактивные моторы станут вещью, более-менее отработанной. А отрабатывать их предстоит Александру Сергеевичу на базе этой самой «Стрелки». А уж деревянная она будет или дюралевая – сами увидите. У вас на носу звуковой барьер – поэтому не стремитесь выйти за пределы опытных образцов.

– Вот, значит, как? – нахмурился Поликарпов. – Вы уже заранее всё спланировали, заранее всё знаете. И в будущем для меня уже нет места?

– Отнюдь, – поспешил я его успокоить. – Как раз в отношении именно вас у меня самые серьёзные планы, но они связаны со временем после Победы, – я так и произнёс это слово с большой буквы. – А до тех пор, простите, нет у нас авиаконструктора, более загруженного самыми важными делами.

– И что же это такое меня ожидает, если не секрет?

– Вы ведь не раз видели карту нашей страны. Замечали, что мест, куда только самолётом можно долететь, на ней воз и маленькая тележка. Людям потребуется воздушный транспорт самых разных размеров и грузоподъёмности, причем не только общественный, но и личный.

– Э! – коротко отреагировали Москалёв и Поликарпов.

– У, – сделала им «козу» Мусенька. – Имейте совесть, товарищи! Вы представить себе не можете, сколько жизней лучших испытателей забрала реактивная авиация. Человек с того света вернулся, а вы, скорее, расспрашивать его про ваше будущее! Трудовое оно будет, трудовое.

* * *

В Москву нас с Мусенькой вызвали уже на другой день. Но не к Сталину, а к главкому ВВС.

– Вы что, забыли уже, где служите? – грозно нахмурил брови Павел Фёдорович Жигарев, едва мы вошли в его кабинет и доложили о прибытии. – Ладно, не оправдывайтесь. Знаю я, где вы и как. Товарищ Сталин сообщил мне о данных вам поручениях. И, да, самолёты, затребованные вами, Мария Антоновна, для экспедиции на Вилюй будут предоставлены. Но, прежде чем отпустить вас в Сибирь, хочу воспользоваться особыми, так сказать, свойствами вашей памяти. В стране сложилась весьма непростая ситуация с учебными самолётами. У-2, как и По-2, хотя они практически одно и то же, все до последнего уходят в действующую армию. То есть не хватает машин даже для первичного обучения лётчиков. Ещё хуже обстоят дела в лётных школах – истребителей и бомбардировщиков буквально не на чем учить – даже двухместные УТИ-16 и УТИ-17 выгребли все до последнего – их переоборудуют в ракетоносцы для подавления зенитных батарей. Ваш коварный план, товарищ Субботин, сработал настолько хорошо, что поставил лётные учебные заведения в исключительно тяжёлое положение. Извольте расхлебать заваренную кашу ещё до того, как отправитесь на поиск алмазов. Иначе там обойдутся без вас.