— Прошу прощения! Вы ожидали, что я отвечу на ваш вопрос, во всем признаюсь. А мне-то говорила, что вы умны.

Он поднес кружку с элем к губам, салютуя своему преследователю, и небрежно повернулся на стуле.

— Вот в чем дело, капитан Флинт, — почти извиняющимся тоном продолжал Лайон. — Я решил дождаться вас, а не убегать. У меня на то была причина. Но если вы попытаетесь меня схватить, без борьбы я не сдамся, и уверяю вас: один из нас, если не оба, погибнут, несмотря ни на что.

Мужчины молча смотрели друг на друга. На первый взгляд два друга, два богатых джентльмена за беседой. Под столом же оба сжимали побелевшими пальцами пистолеты с взведенными курками.

— Так тому и быть, — спокойно ответил Флинт.

— Итак, любите ли вы мою сестру?

Флинт чуть слышно вскрикнул, выдав боль, будучи не в состоянии контролировать себя.

Лайон тут же повернулся к нему и выпрямился.

— Значит, вы ее действительно любите.

Голос у него был удивленный. На мгновение Ашер позавидовал тому, что Редмонды так сильно привязаны друг к другу.

Лайон глубоко вздохнул. Флинт услышал скрип его стула. Профиль Редмонда — этот упрямый подбородок, прямой нос — был так похож на профиль Вайолет, что Флунта будто пронзили в самое сердце. Он сделал вдох, пытаясь отыскать в душе чувство гнева и собраться с силами. Ему было необходимо преодолеть это странное состояние, когда кажется, что у твоего корабля пробито днище и ты идешь ко дну.

И все же Ашер предпочел не отвечать на вопрос.

— Могу я кое о чем у вас спросить, капитан Флинт?

Флинт настороженно кивнул.

— За что вы ее любите?

И снова этот братский тон чуть ли не заставил Флинта рассмеяться, несмотря на то что он рассердился.

— О чем вы?

— Я люблю Вайолет. Я должен ее любить. Она моя сестра. Я знаю, что она своенравна, капризна и, боюсь, слишком испорченна, чтобы стать хорошей женой; правда, в этом нет вины моих родителей и братьев. Она забавна, проницательна и невероятно умна, хотя никогда в жизни не использовала свой ум для чего-нибудь стоящего. Я убил бы любого, кто причинил бы ей зло. В прошлом у меня были причины сомневаться в ее благоразумии и твердости характера. Она моя кровь. Я хочу знать, за что любите ее вы.

Флинт все еще не мог заставить себя заговорить. Его чувство к Вайолет касалось только ее и его самого, к тому же, возможно, в это утро оно было под вопросом. Но сейчас перед ним сидел ее брат, человек, знавший ее всю жизнь. Флинт решил ответить за Вайолет.

— У меня очень мало опыта по части высоких чувств, мистер Редмонд. Я не умею красиво выражаться, как вы, могу лишь сказать…

Как ему описать Вайолет? Это было все равно, что попытаться описать собственное сердце, которого он никогда не видел. Он мог представить его лишь в фантазиях, чувствовал его биение, знал, что оно заставляет кровь течь по сосудам. Оно было ему нужно.

— Вы не знаете ее, мистер Редмонд, самое большее вы знаете ее как свое тело. Она часть вас. Мне же пришлось изучать ее. И ей тоже пришлось изучать себя. У Вайолет прекрасное сердце, сердце бесстрашного воина. Она бы никогда не удовольствовалась малым: ни жизнью в Суссексе, ни английским аристократом и семьянином в роли супруга, ни вышиванием и занятиями хозяйством, хотя, возможно, именно это и ожидает ее. Она отправилась в море, чтобы найти вас только на основе сопоставления скудных фактов, и ей удалось совершить то, чего не смог совершить ни один член вашей семьи и ни один человек, пытавшийся вас поймать. Она убедила меня позволить ей осуществить задуманное. А убедить меня что-то сделать практически невозможно.

— Вайолет настойчива, — печально добавил Лайон.

— А я упрям, — хмуро добавил Флинт, — и поэтому король поручил мне это дело. Она любит свою семью, но никто из вас не знает ее по-настоящему. Наверное, в этом плавании она нашла во мне все, что ей нужно. В какой-то мере она боялась лишь любить из-за вас. Но ради любви к вам она отказалась от меня. Она сделала это только для вас. — Флинт слышал, как устало звучит его голос, и на миг замолчал. — Такова Вайолет. И вы вынудили ее сделать этот выбор. Вам следует гордиться, — с горечью и иронией добавил он.

— Сказать вам, что самое нелепое?

— Разве я могу вам помешать?

— Если бы не я, вы вряд ли смогли бы узнать ее.

Флинт попытался понять смысл сказанного, медленно вдохнул, промолчал.

— Пожалуйста, продолжайте, — иронично произнес Лайон.

— Но это не меняет дела.

Лайон ничего не ответил.

— Теперь я почти понимаю, — наконец задумчиво произнес он. — Я почти понимаю, почему вы могли любить друг друга и не ранить. Вы уверены, что Вайолет вас любит?

Вопрос прозвучал очень скептически.

— Она убила человека, чтобы спасти мне жизнь. Это она убила Абрегу.

Выражение лица Лайона не изменилось, но он точно окаменел. Кончики его пальцев, обхватившие кружку с элем, побелели.

— Вот как…

Странно, но в его голосе не было особого удивления. Он говорил спокойно и тихо, приподняв брови; потом принялся барабанить по кружке, наконец, улыбнулся так слабо и беспомощно, что Флинт тут же понял, чего ему стоили скитания.

— Вайолет, — повторил Лайон.

В этом слове было все: и любовь, и гнев, и воспоминания, и сожаление.

Флинт уяснил для себя, что перед ним человек с огромным самообладанием, как у него самого. Однако Лайон Редмонд прошел необычный путь, чтобы приобрести силу духа. Его элегантность, манеры, поведение, сама его суть были словно выкованы из тончайшей стали и заострены как клинок.

Этот человек либо пустился в путь в поисках спасения, либо был обречен гореть в костре своей любви к женщине.

В любом случае он страдал.

Флинт не мог остаться равнодушным.

Однако когда снова повисло молчание, он поправил лежащий на коленях пистолет, готовясь к неизбежному.

Редмонд был задумчив. Выражение его лица чуть изменилось. Казалось, он размышлял, как начать.

— На что вы пошли бы ради Вайолет, капитан Флинт?

Флинт не знал, как ответить, хотя и, возможно, почти знал.

— У меня не было шанса проверить это.

Лайон улыбнулся и покачал головой.

— В вас нет души поэта, сэр. Вы не в силах сказать: «Нет ничего такого, что я не сделал бы! Ничего!» И тому подобное. Я люблю гиперболы. Не бойтесь их, Флинт. Поверьте, во всех пышных словах о любви есть доля истины. Когда вы любите кого-то больше жизни — а это действительно возможно, иначе поэты веками не слагали бы об этом стихи, — и знаете, что созданы, чтобы любить этого человека, представьте, что вам не добиться любви, не отбросив прочь все привычное вам до сих пор, не обидев и не разочаровав других любимых вами людей. Что вы тогда бы сделали?