Городок оказался весьма колоритным, чистеньким и опрятным. Он не мог не понравиться, потому что был каким-то нереальным, сказочным, что ли. В России таких городов нет. Узкие улочки между двух- или трехэтажными домами, базилика, королевский дворец, площадь Сеченьи. Словом, масса положительных эмоций и весьма приветливые жители.

Общее впечатление о городе не портили даже русские и сербские пленные, которых здесь можно было встретить повсеместно. В общем-то, ничего странного, если учесть, что в лагерях, располагавшихся в окрестностях города и за Дунаем, близ Штурова, соединенного с Эстергомом мостом, содержатся около трехсот тысяч военнопленных. Целая армия, йожики курносые! При этом им предоставляются увольнительные и разрешено посещение города. Разумеется, отпускают только малую часть пленных и не так чтобы часто. Но ведь население города едва достигает пятнадцати тысяч человек. Так что русских здесь можно встретить повсеместно. И выглядят они далеко не одинаково.

Вволю погуляв по городу и пребывая в хорошем расположении духа, подпоручик решил посидеть в корчме, благо в них тут недостатка не было. А почему бы и не пропустить кружечку пива, если все оказалось не так страшно, как он думал, направляясь сюда.

Заведение было с открытой верандой, что как нельзя лучше подходило для этого погожего майского дня. Сидеть в зале не было никакого желания. А вот так, когда веет легкий ветерок, деревья распускают листья, и зацветает вишня… Красота, да и только. Кстати, в заведении сидят русские. Да, да, те самые военнопленные. Оказывается, им еще и какое-то денежное довольствие положено.

Правда, деньги специальные, лагерные, которые принимают только в Эстергоме или Штурове. Те, с кем расплатились такими эрзац-кронами, потом могут их с легкостью обменять в банке, причем без процентов. А вот копить эти кроны или сложиться для побега не имеет смысла. Их попросту больше нигде не примут, вот и все.

Шестаков расположился за столом в гордом одиночестве. Вот вошли трое солдат, внешний вид которых оставлял желать лучшего. Шаромыги. Да, это слово как нельзя лучше охарактеризует их внешность. Пройдя к стойке, попросили три кружки пива. Корчмарь их обслужил с нескрываемым пренебрежением. Получив свое, они прошли в уголок, затравленно осматриваясь по сторонам.

Буквально через пять минут появились еще четверо русских солдат. Именно так, и никак иначе. Ну, не поворачивался язык назвать этих подтянутых мужчин военнопленными. В обвисших без поясных ремней, видавших виды, потертых гимнастерках, но даже в этой ситуации они оставались солдатами русской армии.

Один из них, с погонами старшего унтера, осмотрелся по сторонам и, подав своим знак, направился к столу, за которым сидели четыре русских офицера. Полковник, два подполковника и подпоручик. Сделав три четких строевых шага, солдат замер перед ними и кинул руку к обрезу видавшей виды фуражки. Тем временем его товарищи замерли при входе, вытянувшись в струнку.

— Ваше высокоблагородие, старший унтер-офицер Охримов. Разрешите присутствовать.

— Вольно, братец. Какой полк? — поинтересовался полковник.

— Сто семьдесят девятый пехотный Усть-Двинский, ваше высокоблагородие.

— Держи, унтер, выпейте по лишней кружечке, — протянул ему банкноты эрзац-крон полковник.

— Кхм. Это… Ваше высокоблагородие, я ить не за этим. Чай в плену-то всем несладко.

— Несладко всем, братец, да только не все помнят, что даже здесь они остаются русскими солдатами. К сожалению, это все, что я могу сейчас. Отдыхайте, братцы. И спасибо за службу. — Полковник едва не прослезился.

— Рады стараться, ваше высокоблагородие. — И голос старшего унтера дрогнул.

Хм. А вот этих хозяин обслужил с доброй улыбкой и с проявлением явного уважения. Впрочем, ну как таких не уважать? Потерять себя проще простого. А ты не сломайся и сохрани лицо. Не каждому это дано. Ох, не каждому.

Пока Шестаков думал об этом, на веранду поднялись еще двое. Эти оказались сербами, практически копией предыдущей четверки. Нет, внешне они, конечно же, отличались, тут и форма, и росточком не удались, что как говорится, метр с кепкой в прыжке. Роднило и делало их схожими нечто общее. Да, в плену, но солдаты, по-иному их назвать не поворачивается язык.

Нда. Если сравнить в процентном соотношении от общего числа вооруженных сил, то сербских военнопленных намного меньше, чем у других воюющих стран. Эти воевали с таким остервенением, что просто диву даешься. Бытовало даже мнение, что не ударь им предательски в спину болгары, и сербы показали бы австриякам, почем фунт лиха.

Ерунда, конечно. Что могла сделать Сербия с населением в четыре с половиной миллиона человек Австро-Венгерской империи? Ну да, она вполне успешно оборонялась и контратаковала какое-то время. Но силы были явно неравны. А уж когда в дело вступили германцы, так и подавно.

Ну а Болгария… Обиды, вызванные балканскими войнами, осознание того, что Сербии все одно не устоять, и желание урвать себе кусок, обещанный центральными державами. Вот, собственно, и все. Нет, Шестаков не пытался оправдать болгар, он просто хотел их понять. И потом, решение ведь принимает не народ, а правительство. Вот только болгарское… Ладно, не стоит о грустном.

При виде русских офицеров сербы также вытянулись в струнку и отдали честь. Те, в свою очередь, кивнули, обозначая, что увидели и оценили уважительный жест. А чем еще это могло быть, уж точно не выполнением буквы устава. И эти заслужили улыбку корчмаря так же, как любезное обслуживание. Угу. Пиво ведь тоже можно подать по-разному, выказав этим свое отношение к посетителю.

Данный факт заставил Шестакова повнимательнее присмотреться к четверым офицерам. Мужчины примерно одного возраста, тридцати пяти — сорока лет. Кителя явно старые, видавшие виды, но поддерживаются в чистоте и опрятном виде. Погоны потертые, с эдакими кисточками на уголках из торчащих ниток. Разве только подпоручик не вписывался в компанию. Ну что делать обер-офицеру в компании полковника и подполковников? Если только давнее и близкое знакомство.

— Господа офицеры, позвольте присоединиться к вам? — Получив в ответ недовольные и даже враждебные взгляды, не дожидаясь ответа, Шестаков опустился на скамью напротив подпоручика.

— Господин лейтенант, вы всегда столь беспардонны? — Отпив маленький глоток и промокнув губы платком, поинтересовался подполковник, глядя в одному ему ведомую точку.

Не иначе как боится, что если посмотрит на наглеца, то не сдержится и врежет от всей широкой русской души. Это, конечно, недостойно старшего офицерского состава, но какая разница, душа-то, она одна, русская, загадочная, непознанная и необъятная.

— Секачев, отставить, — а боковое зрение у полковника работает исправно. — Господин лейтенант, если вы еще не поняли, то вам тут не рады.

— Не надо говорить за всех, господин полковник, — ай, молодцы славяне, такие и в фашистском плену не дадут слабину, ну да, даст бог, не случится, а пока… — Знаменский? Виктор Юрьевич? — глядя прямо в глаза подпоручику, поинтересовался Шестаков.