– Некоторым везет, – улыбнулся я, и мы оба рассмеялись.

Я стал разглядывать остальные стены этого маленького музея. Здесь были фотографии Джоанны с Кираном, молодого Кирана с его ужасной блондинистой копной волос и бесконечными вариантами самой уродливой одежды в мире. Затем взрослый Киран, Киран, достигший успеха, Киран, пожимающий руки президентам и королям, и даже Киран во все более и более приличных костюмах. И рядом с Кираном, куда ни глянь, – множество фотографий мальчика. Малькольм на школьной фотографии в начальных классах, Малькольм в бассейне, Малькольм на велосипеде, Малькольм на лошади, Малькольм – ученик частной школы, с обоими родителями, стоящими справа и слева от надувшегося ребенка, недовольного своим участием в каком-то торжественном мероприятии. Малькольм на лыжах, Малькольм в университете, Малькольм на вручении дипломов, с очень серьезным лицом, Малькольм в походе.

– Чем он сейчас занимается? – спросил я.

Киран помолчал, затем произнес самым учтивым тоном, на какой был способен:

– Он тоже умер.

– Что?!

Я совершенно не был знаком с мальчиком, да и отца знал лишь мельком, но мне показалось, что рядом внезапно выстрелили из пистолета.

– Не так страшно. Не как его мать. – (На этот раз я увидел, как глаза Кирана наполнились слезами, хотя голосом он продолжал владеть безупречно.) – Малькольм был совершенно здоров, двадцать три года, начинал учиться в Вартбурге и все никак не мог оправиться от гриппа, так что мы решили показать его врачу. – Он остановился перевести дух, снова переживая те ужасные дни. – Я отвез его в больницу на осмотр, и через семь недель он умер. – Киран быстро потер нос, безуспешно пытаясь отогнать слезы. Потом снова заговорил, не для того, чтобы сообщить о чем-то мне, но, скорее, чтобы успокоиться самому. – Вот и все. Я так до конца и не понял, что произошло. Некоторое время не осознавал. Через несколько лет даже снова женился. – Он покачал головой, удивляясь абсурдности жизни. – Конечно, это было смешно, и брак продлился недолго. Я совершил ошибку. – Киран снова посмотрел на меня. – Мне казалось, что я могу продолжать жить дальше. Ну вот, – вздохнул он, словно мы наконец о чем-то договорились, – после того как я избавился от Жанны, я продал дома и все остальное и переехал. Но многое привез сюда с собой, как видишь. Не смог окончательно все забыть.

– Чем ты занимаешь время?

– Хм… – Он задумался ненадолго, словно это был каверзный вопрос, на который трудно ответить. – У меня идет еще довольно много дел, я занимаюсь финансированием исследований, главным образом изучения рака. Хочется думать, что однажды это поможет не допустить, чтобы то же самое произошло с кем-то еще. И потом, меня сегодня волнует система образования, вернее, ее отсутствие. Если бы я родился в наши дни, то кончил бы тем, что разливал пиво в каком-нибудь баре в Челмсфорде. Я беспокоюсь о детях, у которых в нынешней ситуации нет никаких шансов.

Кажется, ему приятно было думать об этом, и он радовался своей роли в решении таких важных проблем. И радовался вполне заслуженно.

– Кроме того, я читаю. Много и с удовольствием смотрю телевизор, в чем обычно никто не признается. Понимаешь… – Киран попытался улыбнуться, но у него не получилось. – Дело в том, что, когда умирает твой единственный ребенок, умираешь и ты. – Он помолчал, словно сам для себя еще раз осознавал справедливость этих слов. – Твоя жизнь кончена. Ты больше не отец. Ты никто. Больше ничего нет. Просто ждешь, когда твое тело догонит душу и воссоединится с ней.

Он замолчал, и мы остались стоять в этом святилище любви. Киран рыдал, уже не таясь, слезы лились по его щекам, оставляя темные мокрые полосы на лацканах дорогого костюма, и я откровенно признаюсь, что тоже рыдал. Мы больше ничего не говорили и несколько минут не могли даже пошевелиться. Если бы нас кто-нибудь в этот момент застал, это было бы странное зрелище. Два довольно полных человека старше средних лет, в костюмах с Сэвил-роу, стоят неподвижно и плачут.

Неудивительно, что после такого вечера я решил, что мне нужен свежий воздух. Киран предложил вызвать своего шофера, чтобы тот отвез меня домой, но я захотел прогуляться, и он не настаивал. Мы пожали друг другу руки в курьезной английской манере, словно и не пережили вместе эмоциональную травму, словно ничего и не было, а пятна от слез имели какое-то другое, более тривиальное объяснение. Пробормотали обычные слова о том, что надо будет еще раз встретиться, как всегда принято говорить. И я надеюсь, это когда-нибудь случится, но подозреваю, что на самом деле вряд ли.

Попрощавшись, я отправился вдоль по набережной. Дорога домой была долгой и довольно холодной, но я этого не чувствовал. Я шел, воскрешая и снова хороня свои воспоминания о Джоанне. Мне представилась возможность по-новому посмотреть на Кирана, пусть даже помочь ему было уже невозможно. Я чувствовал, что мне приоткрыли душу, в которую заглянуть стоило. Полный этих сентиментальных мыслей, я свернул с Глостер-роуд на Херефорд-сквер, и тут раздался визг, потом хохот, потом крики, потом кого-то вырвало. Я и хотел бы написать, что изумился, услышав, как на тротуар выплеснули, судя по звуку, огромный обед, какие продают в индийских ресторанчиках навынос, но в наши дни подобным прекрасным случайностям изумился бы разве что марсианин, и то если он лишь недавно прибыл из открытого космоса. Группа молодых людей и девушек, лет по двадцать с небольшим, толклась на углу площади – может, выбрались подышать из паба «Херефорд армс» на другой стороне. Одну девушку, в короткой кожаной юбке и кроссовках, рвало, а другая, с неестественно черными волосами, ее поддерживала. Остальные просто стояли вокруг, ожидая следующего акта этого вечернего представления. Я имел глупость остановиться, разглядывая их.

– Какие проблемы? – спросил мужчина с бритой головой и целой батареей серег по краю уха. Как только они его не перевешивали.

– Мои проблемы по сравнению с вашими – ничто, – произнес я и тут же пожалел, что решил умничать, потому что мужчина сделал в мою сторону угрожающий шаг.

– Рон, оставь его. Он того не стоит! – крикнула через плечо девушка с черными волосами.

Казалось, что нижняя часть ее тела укутана четырьмя различными юбками. К счастью, мужчина с ней согласился и повернул назад.

Возвращаясь к своим, он резко крикнул мне: «Вали на хрен!», но скорее во исполнение стандартного ритуала, как на деревенской улице все говорят друг другу: «Доброе утро!» Поэтому пока он не передумал, я свалил.

Я редко хожу пешком по ночам, больше из-за лени, чем из-за страха, но когда все же случается пройтись, меня изумляют перемены, которые произошли с Лондоном за время моей взрослой жизни. И главная перемена – это, конечно, не нападения на улицах, и не уровень преступности в целом, и даже не грязь и мусор, который кружится на ветру и кучами перекатывается вдоль ограждений и платанов, тщетно ожидая, когда за ним придут люди. Нет, в подобие ада для законопослушных граждан улицы преобразило пьянство, и не только в Лондоне, но и чуть ли не в каждом городке. Такое пьянство, по рассказам, существовало в Сибири в разгар железного правления Сталина, как способ, которым угнетенный народ спасался от тягот жизни, или, по слухам, проявлялось ближе к полюсу, где долгая зимняя ночь сводит с ума даже крепких мужчин. Но почему оно возникло здесь? Когда все началось? Раньше я считал, что это свойство определенных классов, и связывал его с проблемами социальной изоляции, но ошибался. Не так давно мне довелось присутствовать на праздновании двадцатиоднолетия, проводившегося в одном из самых шикарных клубов Сент-Джеймса. Именинником был очаровательный умный мальчик, обладающий всем, что нужно для успеха, и связанный родством с половиной представителей высшего сословия. Я наблюдал, как все эти прекрасные молодые юноши и девушки радостно накачивались выпивкой, пока не начинали шататься, или блевать, или то и другое сразу. Уходя, я слышал, как погиб целый поднос бокалов, что было встречено громким хохотом, а мимо меня пронеслась девушка в очаровательном модном платье из сиреневого шифона, прижав руку ко рту и, видимо, надеясь добежать вовремя. На улице какой-то парень со следами рвоты на вечерней рубашке мочился на машину, припаркованную рядом с моей. Я благополучно успел сбежать.