Я мог, если эта мать – Валери Лэнгли, но подливать масла в огонь не было смысла, и я решил повернуть разговор чуть в ином направлении:

– Насколько я знаю, ты снова женился, после того как вы с Джоанной расстались? Твоя вторая жена до сих пор с тобой?

Киран чуть не подпрыгнул, словно мои слова отвлекли его от каких-то тяжелых мыслей.

– Нет. Мы развелись. Много лет назад.

– Прости. В твоей биографии об этом не сказано.

И снова он посмотрел на меня так, словно я заставляю его обсуждать парковочный билет, выписанный кому-то в 1953 году.

– Не извиняйся. Жанна была пустое место.

От такого комментария мне стало не по себе, но не только из-за его жестокости. Может быть, потому, что ответ Кирана давал понять, насколько он одинок.

– Как Джоанна? – Он уже упоминал ее имя, так что я вполне имел основания спросить. – Вы с ней в хороших отношениях?

Вопрос оказался для него неожиданным и вернул к реальности. Мои слова сказали ему нечто большее, чем я в них вкладывал.

– Из-за чего ты захотел меня увидеть? – поинтересовался он.

Я вдруг почувствовал себя так, словно меня поймали на мелкой краже в магазине или, того хуже, за тем, как я пихаю в карман фонарик школьного товарища.

– На самом деле я исполняю поручение.

– Какое поручение? От кого?

– От Дэмиана. – Не представляя, что ответить, я молил небо о вдохновении. – Знаешь, он тяжко заболел…

– «…Слух распусти, что королева Анна умирает»[59].

Меня позабавило, что он решил процитировать здесь «Ричарда III».

– Как-то так. И Дэмиан захотел узнать, как идут дела у его друзей из прошлого… – Я не знал, что сказать дальше. – Что с ними стало. Как сложилась их жизнь. Так же, как ты сейчас вспомнил о своем прошлом и о том, как тебе хочется о нем поговорить. – Неуклюжая попытка посадить их с Дэмианом в одну лодку.

– Обо всех друзьях? Или только о некоторых?

– Пока только о некоторых. Он попросил меня помочь, потому что утратил с ними связь, а я со всеми был довольно близок.

Киран не купился на такую ложь, и неудивительно.

– Я поражен, что из всех людей за это дело согласился взяться именно ты. – Замечание, естественно, было вполне резонное.

– Да я и сам поражен. Не собирался, когда он в первый раз меня попросил, но потом приехал к нему в гости и почувствовал… – Я умолк. Что же такое я почувствовал, если это перечеркнуло многие годы неприязни?

– Почувствовал, что не можешь отказаться, – ответил за меня Киран. – Потому что смерть уже тянула его за рукав, а до того, как ты там появился, ты представлял его молодым.

– Именно так.

Да, так, хотя это не единственная причина. Помимо жалости, которую я все же испытывал к Дэмиану, во мне нарастала какая-то более глубокая, общая печаль, скорбь о жестокости времени. Киран заставил меня устыдиться своих назойливых расспросов и фальшивой отговорки о благотворительной акции.

– Каких «некоторых»?

– Прошу прощения?

Киран словно заговорил на иностранном языке. Я ничего не понял.

– О каких «некоторых» из друзей Дэмиана?

Я перечислил список женщин. Он выслушал меня, не отрываясь от тресковой икры – отламывал кусочек тоста и клал на него розовую кашицу, проделывая это со скрупулезной аккуратностью, которая отличает мужчину, живущего в одиночестве. Не жеманность, не дотошность, все четко и аккуратно, как в тумбочке армейского барака. Киран заговорил, когда доел то, что лежало на тарелке.

– Это имеет какое-то отношение к моему сыну?

Его слова словно ударили меня под дых. Я почувствовал дурноту, и на секунду мне показалось, что меня и впрямь стошнит. Но я решил разом покончить со всем враньем, потому что для Кирана я до сих пор оставался непроницаем, как многослойное стекло.

Я собрался с духом и ответил:

– Да.

Он осмыслил мой ответ, поворачивая новую информацию в голове, разглядывая ее под разными углами, как эксперт, сомневающийся в качестве дорогой антикварной безделушки из фарфора. Наконец он принял решение.

– Я не хочу больше здесь об этом говорить. У тебя есть время поехать ко мне домой на кофе? – (Я кивнул.) – Тогда так и поступим.

И на моих глазах Киран сбросил доверительную маску самоуничижения и сменил ее на маску непринужденного изящества, стал оживленно говорить о странах, где ему понравилось, о том, как он разочарован правительством, о том, что экологическое движение стало совершенно неконтролируемым, и так пока мы не закончили обед и не расплатились. Он вышел со мной из отеля и подвел к большому «роллс-ройсу» с шофером, который стоял у открытой двери.

Киран кивнул на роскошный автомобиль.

– Иногда лучше всего хорошо забытое старое, – шутливо заметил он, и мы сели в авто.

Машина привезла нас к новому и, надо сказать, несимпатичному многоквартирному зданию из тех, что недавно настроили у Воксхолльского моста. Раньше я не бывал в них и удивился его выбору места жительства. Пожалуй, я ожидал, что Киран живет в роскошном особняке в Челси, построенном в 1730-х годах для какого-нибудь энергичного сельского джентльмена, а теперь имеющего такую рыночную стоимость, что хватило бы покрыть дефицит городского бюджета Мадрида. Но, выйдя из лифта на площадку верхнего этажа, а потом зайдя в квартиру Кирана – не люблю слово «апартаменты», но, пожалуй, здесь оно будет точнее, – я все сразу понял. В конце длинного широкого холла, шедшего вдоль целой стены дома, футов тридцать в ширину и трудно сказать сколько в длину, находилась одна просторная гостиная. На трех стенах располагались высокие окна, из которых открывался такой вид на Лондон, что уступал только виду с «Колеса миллениума»[60]. Я глянул вниз на изогнувшуюся ночную Темзу с деловитыми игрушечными корабликами, мигающими разноцветными огоньками, на миниатюрные машинки, проносящиеся по узким улицам, на крошечные точки пешеходов, спешащих по освещенным фонарями тротуарам. Было похоже на полет.

Внутри поводов для удивления нашлось не меньше. Все помещение было заполнено самыми чудесными предметами, какие я когда-либо видел в частном жилище. В обычном семейном доме, даже роскошном, вперемешку с изысканными деталями встречается вдруг пара кресел с накидками, которые связала тетя Джоан, или сувениры, которые папа привез из Судана. Но здесь ничего подобного не было. Сверкающий пол покрывали два подобранных в тон ковра Савонери, и на них была расставлена мебель настолько изумительная, словно ее вывезли из какого-то знаменитого европейского дворца. Картины представляли собой главным образом пейзажи, а не портреты, и хотя обычно я нахожу их скучноватыми, об этих жемчужинах своего жанра ничего подобного сказать было нельзя. Здесь висели пейзажи Каналетто и Клода Лоррена, Гейнсборо и Констебла, а также другие, об авторстве которых я мог только догадываться. Мой взгляд привлек поразительный портрет принцессы Монако кисти Ангелики Кауфман. Киран увидел, куда я смотрю.