или иначе, больны. Раньше – из-за отсутствия возможностей и предложений, сейчас – от переизбытка того же. – Швыдковский оглянулся на белое здание клиники, и Варвара Сергеевна уловила в его взгляде усталую неприязнь. – Никто теперь не хочет брать ответственность за ваше здоровье, зато предложат десять вариантов дорогостоящего лечения. Всю жизнь ненавидел совок, а теперь все чаще по нему тоскую. Лекарств было мало, но были идеалисты, для которых клятва Гиппократа хоть что-то да значила. Сейчас же все, включая младший персонал, заделались бизнесменами, на одном ковиде сколько посредники подняли на тестах, а торговцы-псевдомедики – на бадах и прочей ерунде! В совке их называли шарлатанами и сажали.

– Отчасти соглашусь… Но тоскуем мы не по Советскому Союзу, а по оставшейся в нем юности.

– И неизменно наступает возраст, когда прошлое становится ближе будущего, – с чувством продекламировал свою мысль Швыдковский так, будто читал стихи. – Знаете, – добавил он уже серьезным тоном, – а ведь у Полякова его и не было, будущего. Он где-то конкретно залип… Если вам куда-то в центр, могу подвезти, – поглядев на часы, спохватился он.

– Спасибо, мне за город. С минуты на минуту подъедет такси.

– Ну что же, прощайте! – Он бережно взял своей птичьей рукой ее руку и, едва коснувшись бесцветными, холодными губами, поцеловал. – Я на связи, но больше мне добавить о Полякове нечего. Он умер… и так плохо умер, а на душе сложное ощущение… Будто его в ней и не было никогда. И мне от этого ощущения стыдно, а семью его искренне жаль.

– Вы мне очень помогли. Кстати, я немного играю.

– Как следует потренируйтесь на мышках и милости просим в катран! – Болезненно щуря глаза на свету, он достал из футляра солнцезащитные очки. Нацепив их на нос, сделал забавный, должно быть, означавший «все будет хорошо» жест рукой и, расправив покатые, неимоверно худые плечи под большим белым пиджаком, двинулся в сторону припаркованных вдоль обочины машин.

Из клиники, поправляя на ходу льняной, отлично сидевший на нем пиджак, вышел Валера.

Он повернул не направо, к кафе, напротив которого осталась ждать такси Самоварова, а налево, в сторону магазинчика, располагавшегося в соседнем доме. В нескольких метрах от входа в клинику стояла лавочка, которую в этот обеденный час оккупировали работницы медицинского центра.

Кто-то из них – юных, шумливых, в коротких белых халатиках – курил «электронку», кто-то залип в мобильном, кто-то пил из бумажного стаканчика кофе.

Девушки поздоровались с Валерием Павловичем.

Доктор, разулыбавшись, что-то ответил и молодцеватой походкой поспешил по улице вниз.

Варвара Сергеевна хотела было окликнуть мужа, но внезапно и глупо смутилась – то ли из-за любопытного и грустного взгляда Швыдковского, усаживавшегося в добротный седан, то ли из-за веселого щебетания стройных молоденьких девушек.

* * *

Почти ежедневно занимаясь с Наташей, Жора прогрессировал на глазах.

Его новые работы были все меньше похожи на каракули ребенка, и даже в неправильных, сделанных тонкой ручонкой линиях, читалась некая идея.

Карандашные рисунки пестрили яркими красками – художник, не скупясь, мешал красное и желтое в раскраске не только цветов, но и животных и щедро добавлял зелень и голубизну вокруг. Серые и коричневые цвета он предпочитал радостным, и у его новых собак часто были фиолетовые носы и оранжевые лапы, бабочки больше напоминали кукол Барби, а розовые кошки порхали, как бабочки.

А еще появились первые неловкие работы акварелью.

Наташа объясняла, что техника работы акварелью, в противовес расхожему мнению, одна из самых сложных.

Эти рисунки пока были больше похожи на кляксы, но Жора не сдавался и планировал через недельку-другую постоянной практики замахнуться на вид из Наташиного окна, выходившего в цветущий Ларисин сад.

Лариса постоянно хлопотала на кухне: баловала детей обедами или закатывала в банки ягодные компоты и овощные заготовки.

Похоже, она обижалась на Варвару Сергеевну, что та не держит ее в курсе по делу генерала, и вместе с тем не хотела потерять мальчишку-ученика, не столько из-за денег, сколько из-за дочкиной серьезной увлеченности занятиями.

Для нормализации отношений Варвара Сергеевна решила запланировать ужин с соседями на ближайшую субботу – доктор мог приготовить шашлык, а она нарезать пару овощных салатов и сделать тирамису. Настоящее «Кинзмараули» – любимое вино – и уместное для всех случаев жизни просекко Варвара Сергеевна еще на днях предусмотрительно заказала в интернете.

– Лариса, – не успев переступить порог кухни, завела разговор Самоварова, – твоя забота о детях безгранична. Позволь мне хоть отчасти компенсировать тебе твои хлопоты. Хочу пригласить вас с Наташей в субботу на ужин, – нарочито куртуазно говорила она, интуитивно понимая, что такая подача наверняка заинтригует соседку и она вряд ли откажется.

– Серьезно? – На вспотевшем круглом лице Ларисы мешались удивленная радость и недоверие. Еще бы, эта рачительная хозяюшка, конечно, помнила про так и не испеченный яблочный пирог!

– Вполне. Приедет муж, он прекрасно готовит шашлык, могли бы скоротать вечерок у нас на террасе.

– Мы бы рады, – растерялась Лариса, – только Наташа не любит выезжать за калитку. Стесняется. В городе – всегда такси к подъезду. Как-то в марте после врача были с ней в кафе, она потом полночи плакала, утверждала, что какие-то девки на нее пялились – то ли сочувствовали, то ли просто от нечего делать. Преувеличила, конечно, но девки и правда глазели.

– Прятаться – не выход. Тем более с ее сильным характером. Муж, конечно, может заехать за вами на машине, но лучше бы Жора пригласил Наташу сам и зашел за вами, сопроводил. Возможно, рядом со своим первым и верным учеником она справится с ненужным смущением.

– Хорошая идея, – подумав, кивнула Лариса. – Кофе хочешь? – наконец оттаяла она.

* * *

– Мы влюбляемся не в человека, а в ощущение, которое он способен нам дать своим присутствием, – на ходу заглядывая в еженедельник, который он теперь таскал с собой на занятия к Ласкиным, выдал Жора.

– Кто тебе сказал? – Варвара Сергеевна уже привыкла к тому, как чисто и точно этот пятилетка выражает если не все, то многие свои мысли и как хорошо запоминает новое.

– Наташа.

– Ты знаешь, она в чем-то права, – машинально ответила Самоварова.

Вернувшись из города в поселок, она не переставала думать не только о сказанном Швыдковским, но и о нем самом.

Ей было жаль его, как и многих мужчин ушедшей эпохи.

Многие из тех, кто не оказался у кормушки во времена неслыханного по своим масштабам передела и быстрых денег, так и не нашли себя в разогнавшемся, как скоростной поезд, несущийся среди зарослей возможностей и соблазнов, времени.

От нереализованности болели и таскались