в шоколадных глазах Лапушки промелькнуло то, чего раньше не замечал Лаврентий. Быстро растворившееся на солнце в ее розоватых белках, оно было намного сильнее, чем грозный взгляд Гордея.

– Есть одна дама, которая может знать, где теперь обитает Хромой.

– Дама? – удивился Лаврентий.

– Ага, та самая усатая вонючка, которую я прикусила за лодыжку.

– Цыганка?

– Да. У них своя мафия. Они накачивают младенцев лекарствами, чтобы те спали, побираются с ними по поездам и вокзалам. Гипнотизируют отчаявшихся безумцев, за гадание выманивая у них приличные деньги. А еще воруют у зевак. Помнишь мальчишек, которых ты напугал? Это профессиональные карманные воришки. Также мафия занимается делами посерьезнее: воруют машины, занимаются телефонным мошенничеством. У мафии есть свой вождь – цыганский барон. Так вот, поговаривают, что Хромой со своей стаей вхож в его дом. И цепь Хромому, по слухам, подарил барон.

– Зачем это барону? – почесал лапой за ухом Лаврентий. – Он же безумец, значит – враг любой собаки.

– Наивный ты еще, мыслишь примитивно.

– Ты сама всегда так говорила: безумцы и мы заклятые враги! – негодовал Лаврентий.

– Так-то оно так… только барон видит в Хромом своего кармического двойника. У приморских цыган есть тайное поверье, что после смерти тела душа человека попадает в рай, где правят собаки. Бездомные, страдающие на земле, – высшая каста на небесах. Вот он и хочет еще здесь, на земле, задобрить на всякий случай Хромого.

– Значит, безумцы после смерти тоже превращаются в собак?

– Не безумцы, а их души. Точно никто не знает. Из собачьего рая еще ни один обратно на землю не возвращался, – задумчиво ответила Лапушка и брезгливо отодвинула от себя остаток подмокшей булки.

27

– Говорят, новый штамм распространяется быстрее, чем Ренат наш портит баб, – щедро глотнув коньяка из пузатого стакана, сказал Аркадий.

Мужчины, включая обычно тихого Бориса, громко заржали.

Поляков покосился на Агату, сидевшую за соседним игорным столом.

Делая вид, что не слушает чужих разговоров, она с сосредоточенным выражением изучала свои карты.

Сегодня она вновь вырядилась как второсортная актрисулька – ее шифоновое платье можно было бы назвать элегантным, если бы не декольтированная спина и нелепый большой розовый бант на плече.

Марта такую пошлость никогда бы не надела.

В катране, в котором Агата, невзирая на настойчивые просьбы Полякова, продолжала появляться по субботам, они, не сговариваясь, продолжали держать дистанцию. Он вел себя так, словно они действительно встречались только за игрой, она же его то игнорировала, то намеренно, в процессе игры, поддевала недобрыми и откровенно неженскими шутками. Впрочем, так она вела себя со всеми, за исключением Алексея Николаевича и Бориса.

Успев привыкнуть за два месяца к единственной в их тайном клубе женщине-игроку, мужчины вновь вели себя, как было до ее появления – непринужденно и не стесняясь в выражениях.

Всякий раз, когда циничный фэсэошник Ренат или смазливый Аркадий обращались к ней с вопросами или окидывали, когда она выходила из-за стола, раздевающими взглядами, Поляков испытывал приступ глухого гнева.

После того майского бурного откровения в ее квартире, выходя из подъезда, он встретил пожилую сердитую женщину с семилетним худым и грустным ребенком, как он сразу понял, мать и сына Агаты.

Испытав тогда внезапный и сильный укор совести, Поляков, не в силах отказаться от встреч с любовницей, решил выстроить определенную схему общения и видеться с ней не чаще чем раз в две недели.

Писать эсэмэски он не любил, к тому же это был верный компромат, а потому он звонил накануне того дня, когда планировал навестить ее в душной маленькой квартирке.

– Неужели кто-то до сих пор верит в этот сраный вирус? Обычный грипп, благодаря которому серьезные пацаны зарабатывают бешеные бабки, – бубнил Аркадий.

Судя по его кислому и злому лицу, карта ему шла плохая.

– Он не обычный, а искусственный, – отозвался проктолог Кирилл, игравший за столом Агаты.

– Ну и что? Нормальный иммунитет справится с любым.

– Как раз нормальный и пострадает, а такому, как у меня, уже все нипочем, – усмехнулся Швыдковский. – Онкологические, как говорит мой доктор, ковидом почти не болеют. Наверное, успокаивает.

От Полякова не укрылось, как напряглось лицо Агаты.

В их последнюю интимную встречу она что-то говорила про отца, у которого нашли опухоль простаты, объяснив новообразование перенесенным зимой ковидом.

Не в силах отказаться от ее тела – всегда горячего, благодарного, отзывчивого к любому прикосновению, он теперь усилием воли сводил к минимуму любые разговоры. Он не видел ни малейшего смысла расспрашивать ее о ребенке, матери, отце и уж тем более о придурочном муже.

Четко разделяя свою и ее жизни, тем не менее он уже не мыслил свою без Агаты.

Проститутки остались в прошлом, похожем на один безрадостный день, а вот с Мартой у него впервые за всю совместную долгую жизнь возникла моральная проблема: только с появлением Агаты он начал ощущать себя неверным мужем и четко осознавать, что изменяет жене с другой.

Возвращаясь от любовницы, перед тем как въехать в поселок, Поляков останавливался где-нибудь на обочине и тщательно обрабатывал руки и шею пахучим антисептиком, одежду же, перебивая въедливый запах пудровых духов, поливал любимым одеколоном, флакончик которого жена неизменно дарила ему на двадцать третье февраля.

Этот самый темно-сиреневый квадратный флакончик, теперь всегда лежавший в бардачке машины, словно олицетворял собой немой, болезненный укор и вопил о его предательстве.

За соседним столом шел активный торг.

Борис объявил мизер, Агата, теребя на шее кулон – подделку под изумруд, вдруг заявила:

– Девять без прикупа.

– Ну размесил так размесил! – гыкнул Ренат, сидевший на раздаче. – Ты хорошо подумала, дорогая?

– Вист, – нахмурив лоб, сухо отозвался Борис.

– Не уверена, – дернула пальцами за кулон Агата.

– Все, игра завистована! – возбужденно сказал Ренат. – Кстати, касатка, не надевай сюда даже поддельные камушки. Кто знает, может, уйдешь и без них.

Агата порозовела.

– Это мамин кулон.

– Села за стол – так у тебя, считай, ни отца, ни матери, – не отводя взгляда от рук Агаты, собиравшейся сделать ход, продолжал глумиться Ренат.

Заступника Алексея Николаевича не было, а Поляков, стиснувший зубы и уже успевший обсчитаться на распасах из-за переключенного на соседний стол внимания, молчал.

На экране шла «Касабланка». Там, заламывая красивые руки перед Богартом, красиво плакала Бергман.

– Ляжете? – нависнув, как коршун, над столом, весело задал очевидный вопрос Ренат.

Игроки открыли карты.

– Уйдешь без двух, – быстро подсчитав все возможные взятки Агаты, торжествовал он.

– Согласна? – оторвав взгляд от карт на столе, слегка виновато спросил Борис.

Губы Агаты дрогнули, она пожала плечами:

– Отвратительно легли ваши карты.

– Так