– Насчет москвичек – это вы погорячились, у него мама так готовит – пальчики оближешь. С чего вы решили, что я безрукая?

– Так на руки свои посмотри, я таких ногтей ни у кого не видел. Знаешь, что о них наши мужики говорят? – он улыбнулся во все свои тридцать два зуба.

– Не знаю и знать не хочу, будете гадости говорить, я за себя не ручаюсь. О вас тоже много чего говорят. Не база, а помойка.

– Да ладно, я так, от неожиданности пошутил. Огорошила меня своей новостью. Своих, что ли, одесситов не хватает, что на чужбину подалась? Тебе-то грех жаловаться на невнимание мужского пола, только пальчиком помани – так сразу и прибегут. Черт с тобой, попробуй (директор махнул рукой), рискни, раз припекло, мы тебя подождем. Все равно ведь вернешься. Если честно, мне жаль с тобой расставаться, умная ты тетка, хотя и колючая очень, как еж. Но он-то безобидный, а ты…

– А в нашем зверинце только мегерой и выжить можно.

Владимир Алексеевич еще долго сыпал разными вопросами, точь-в-точь повторяя Алку.

– Все, что хочешь, но я не представляю тебя женой, прости, конечно, с твоим характером. Пожалела бы хлопца, добить его хочешь? Он что, слепой и глухой одновременно?

– Нет, нормальный. Деткой ласково меня называет.

– Как?! Сейчас умру от смеха. Мегера-детка.

– А я при нем из своей змеиной шкурки выползаю и нежно греюсь, как на солнышке рядом.

– Нет, определенно ты меня, дурака, разыгрываешь? И когда у вас назначено?

– На конец ноября, числа двадцать пятого мне нужно быть уже в Москве.

– Вот что, дорогая Оленька. У тебя еще отпуск неиспользованный, и отгулы ты давно не брала. В общем, прошу тебя, пока не увольняйся, осмотрись там сначала в столице нашей Родины. Нагуляйся вдоволь, раз так припекло, и возвращайся. Ты плачешь? У тебя, оказывается, слезы водятся? Я думал, только яд. Ты что-то там о змеиной шкуре буркнула. Залазь в нее назад и спрячься вместе со своими слезами. Они тебе не идут.

Я уже была в дверях, как Владимир Алексеевич вспомнил про мою повестку в суд.

– Ты, Ольга, там не очень зарывайся, сама на рожон не лезь хоть, им все равно не помочь. Обещаешь?

– Как получится, по документам у них почти все чисто. Сориентируюсь по ходу, в зависимости от того, что спрашивать будут. Похоже, они сами себя оговорили. Видно, выдержать тяжело.

– Да… – директор глубоко вздохнул, и лицо его перекосилось.

– Владимир Алексеевич, я вас очень прошу, никому обо мне не рассказывайте. Это такое дело, все может измениться. Договорились?

– Послушай, а Лилька знает, что ты уезжаешь? Взвоет, как услышит. Когда она у тебя с головы скальп будет снимать, я не заступлюсь. Иди обрадуй закадычную подружку.

– Чем? Мой жених – это ее троюродный брат. Она меня с ним и познакомила.

– Да иди ты! Теперь ты уж точно меня решила разыграть? Что, правда, что ли? Две идиотки собрались. От конспираторши, вас прибить мало. Это все Лилькины штучки. Доигралась, сама себе подосрала.

– Владимир Алексеевич, случайно все получилось.

– Случайно птичка какает на голову. Дуй скорей отсюда. Глаза бы мои тебя не видели. Пусть она ко мне зайдет. С тобой все ясно: приспичило, вообще давно пора, но эта дура куда смотрела? Туды твою мать.

Вдогонку он выругался мне в спину. Я обернулась.

– Вы же сами говорите, что от меня только одни проблемы, я вам спать ночами спокойно не даю. Теперь не будет, теперь будете высыпаться!

Директор схватил со стола папку и едва не запустил ее в меня, но я уже успела выскользнуть из его кабинета.

Перед обедом на ковер меня вызвал наш кадровик. Уже по голосу его я поняла, что ничего хорошего меня не ждет. Но вопрос с моим увольнением придется все равно рано или поздно решать. На удивление он был еще трезв, внимательно оглядел меня с ног до головы, как будто бы раньше никогда не видел, и показал глазами на стул напротив.

– Это правда?

– Смотря, что вы имеете в виду.

– Что имею, то и введу, – кадровик попытался отшутиться скабрезной шуткой, которая давно ходит по Одессе. Он улыбнулся, я тоже хмыкнула. – Я бы тебе так ввел, чтобы ты запомнила надолго.

– Почему вы так плохо ко мне относитесь?

– А что я тебя целовать в твою худющую попу должен? Ты что творишь? Замуж захотела, в Одессе мало этого добра, Москву этой принцессе подавай. Зачем тебе эта Москва и этот хрен моржовый с пятым пунктом.

Фу, опять промывка мозгов, сколько уже воды на это истрачено. Вот так скорость у сплетен, прямо крейсерская. Лилька после разговора с директором вернулась в кабинет, как фурия. Разрыдалась, побросала папки на пол, собрала свои пожитки и смоталась домой болеть. Получается, я всем подлость подстроила. Что же мне теперь приковать навеки себя цепями к этим сраным Кагатам?

– А вот это вас совсем не касается, какой у него пункт.

– Идиотка, еще как касается.

– С какого бодуна, хотела бы я знать? Вы же коммунист, у нас дети разных народов все равны, или только в песнях. Если в стране такое к ним отношение – так выпустите их всех с богом, к чему столько препонов? Чем они от нас отличаются, от вас, от меня, Владимира Алексеевича? Я люблю этого человека, и мне глубоко наплевать, какая у него национальность. С высоких трибун болтаем одно, а в жизни лицемерим, несем совсем другое.

Кадровик встал, открыл свой сейф, достал бутылку Смирновской водки и два граненых стакана: «Закрой дверь». Я протянула руку к двери и опустила собачку английского замка. Он разлил по двум стаканам водку приблизительно до середины, из ящика извлек пару яблок, аккуратно разрезал на дольки и придвинул ко мне.

– Давай! На сухую мы с тобой каши не сварим. Выпей, невеста, кацапы пьют все – и мужики и бабы, так что привыкай. Будь здорова. Он у тебя не тех кровей, дети будут у вас суржики, ты об этом подумала? От какой-нибудь зачуханной вьетнамки с украинцем или русским метис родится, африканку с кацапом, хохлом, все равно, спаришь – кто получится? Мулат получится. А от тебя, русачки, и твоего ухажера с пятым пунктом, как ни крути, – еврейское дите. То-то. Так что, думай.

– Я и не собираюсь об этом думать. Как захотим – так и запишем в метрике. У меня мысли, как там, в загсе, все будет и свадьба сама. Жених в «Праге» хочет все организовать, наверху, в зале с окнами на его дом. Там такая красота. Приглашаю.

– Я на войне на кого только не насмотрелся. В той ситуации сразу видно, кто личность, а кто подонок. В каждом народе говнюков полно, которые родную мать и отца продадут с потрохами, и в каждой национальности есть люди, перед которыми я сам преклонялся, хотя и приходилось их… Ты умная, понимаешь, о чем я. Время такое было, такие законы. Перед ними не попляшешь. Давай еще понемногу выпьем, не чокаясь.

Я пригубила стакан, отпила глоток и поставила его на стол.