— У меня от тебя нет секретов. Пойдем послушаем, с чем пожаловала эта человекообразная хищница, — усмехнулась дочь.

— Что ей нужно в нашем доме?

— Сейчас узнаем, — заверила Соня отца.

Анна стояла посреди гостиной. Как всегда, она начала без всяких предисловий — сразу взяла быка за рога.

— Что ты сделала с бриллиантами моего отца? — спросила она в упор.

Силия занималась таксами. Антонио Бренна сел на стул, в его глазах было больше любопытства, чем беспокойства.

— Не понимаю, о чем ты, — соврала Соня.

— Все ты понимаешь! — злобно прошипела Анна. — Кому, как не тебе, знать, где были бриллианты? Ты всегда это знала. Всегда! У кого был станок? Разве не у тебя? — Лицо Анны покрылось красными пятнами. — Ты нашла бриллианты. Ты подменила их стекляшками. В Венеции найти фальшивые бриллианты не проблема, мне Кортезини сказал.

— Я правда не знаю, о чем ты говоришь, — покачала головой с невинным видом Соня.

— Слушай меня хорошо. Я не собираюсь устраивать скандал: чего-чего, а скандалов в нашей семье было предостаточно. Но не думай, что тебе это сойдет с рук. Я не такая дура, чтобы отказаться от своей части наследства! Предлагаю тебе выбор: или ты называешь цену твоего молчания и говоришь, где бриллианты, или я подаю на тебя в суд.

— У тебя тоже есть выбор: или ты немедленно убираешься, или я вызываю полицию и поднимаю такой шум, что тебе тошно станет. — Соня говорила тем спокойным тоном, который убедительнее крика свидетельствовал, что ее угроза не пустые слова. — Не трогай меня, Анна! Я больше не имею отношения к вашей семейке. Мне терять нечего. И заруби себе на носу: я чужого не брала. А теперь — скатертью дорога! Убирайся! — потребовала Соня, показывая на дверь.

Соня говорила правду: чужого она не брала. Бриллианты принадлежали Марии Карлотте. Никто другой не имел права на тысячу миллиардов лир, превращенную Джованни Ровести в сокровище, которое тринадцать лет пролежало в цилиндре типографского станка. Будь жив ее тесть, он бы гордился невесткой.

Милан, 1988 год

Было первое воскресенье мая. В верхних комнатах шел ремонт — рабочие ломали стену. Антонио Бренна и Силия отправились, как обычно, гулять с собаками, а Соня спустилась в кухню, чтобы привести в порядок счета. Ресторан процветал, прибыль за последний месяц увеличилась на тридцать процентов, и Соня имела все основания собой гордиться.

Зазвонил телефон.

— Привет, — раздался в трубке хорошо знакомый голос.

— Привет, Джулио, — спокойно ответила Соня.

— Чем занимаешься? — спросил Джулио так, будто они только вчера расстались.

— Счетами, — объяснила Соня. — В моем ресторане дела идут прекрасно. А ты как?

— Думаю о тебе. Очень скучаю. Когда мы последний раз виделись?

— Если не ошибаюсь, два года назад. Это было в аэропорту. Я летела в Нью-Йорк, а ты вернулся из Лондона.

— Да, вспомнил! Мы еще не успели тогда выпить вместе кофе.

— Можем это дело поправить.

— Ты где предпочитаешь — у тебя, у меня или в городе?

— У тебя, — ответила Соня, — но прежде я хочу, чтобы ты сходил со мной на Монументальное кладбище, мне надо навестить мою девочку.

— Давай встретимся через час перед центральным входом.

У Сони в руках был букетик ландышей — любимых цветов Марии Карлотты. Они с Джулио расцеловались как давнишние приятели.

— Ты прекрасна, — не смог сдержать восхищения Джулио.

Легкий спортивный костюм, волосы заколоты на затылке, все те же духи, Джулио они всегда нравились. Элегантная пятидесятилетняя дама, которая не скрывает своего возраста, а относится к нему спокойно, даже небрежно, и это ее молодит.

— Ты тоже отлично выглядишь. — Соня взглянула на старого друга: прошедшие годы его словно не коснулись.

Под руку они вошли на кладбище. Было тихо и пахло увядшими цветами.

В усыпальнице Джулио присел у входа на скамеечку, а Соня направилась к надгробной плите Марии Карлотты. Поставив ландыши в вазу, она села рядом с Джулио.

Со стороны их можно было принять за немолодую супружескую пару, пришедшую навестить умерших родителей. Соня обвела глазами надгробья: Карло и Эмма Ровести, родители Джованни, он сам и его жена Веральда Мотта Ровести, Антонио и две Марии Карлотты, одна — дочь Веральды, другая — ее дочь.

— Мне хорошо с ними, — призналась Соня, и Джулио нежно сжал ее руку.

Понизив голос почти до шепота, Соня спросила:

— Ты уже знаешь про бриллианты?

— Еще бы! Весь Милан только о них и говорит.

— Все в это поверили?

— Во что?

— В то, что сокровище Джованни Ровести наконец нашлось?

— Говорят, на тебя пролился бриллиантовый дождь, это правда?

— В определенном смысле правда, — ответила Соня. — А теперь послушай меня, я открою тебе свой секрет. Ведь и ты когда-то доверил мне свой, помнишь?

И Соня рассказала ему о ночи, проведенной у тела дочери, о солнечном луче, о цилиндре и кожаном мешочке, который дед оставил своей любимой внучке. Она рассказала, как, повернувшись к безжизненной Марии Карлотте, сказала ей: «Вот оно, исчезнувшее наследство! Ты только посмотри, девочка моя, сколько тут бриллиантов! Они твои, и только твои, никто никогда их у тебя не отнимет».

Вынимая из мешочка чудесные камни, она стала убирать ими тело дочери, превращая его в светящееся изваяние, а потом укутала Марию Карлотту покрывалом.

«Спи спокойно, бедная моя девочка, — сказала она, целуя дочь в лоб. — Спи и жди меня. Эти чудесные бриллианты, бриллианты на тысячу миллиардов лир останутся с тобой навечно».

В тот день, когда в семейной усыпальнице состоялось погребение младшей из рода Ровести, Соня отправилась в Мурано и купила там стеклянные подделки, которые на первый взгляд невозможно было отличить от настоящих бриллиантов. Она сделала это для того, чтобы продолжить игру, начатую много лет назад Джованни Ровести, — пусть кто хочет продолжает эту охоту за сокровищами.

Соня замолчала. Доверив свою тайну человеку, которого не переставала любить всю жизнь, она почувствовала облегчение.

— Ты самая таинственная, самая непредсказуемая из всех женщин, которых я встречал в жизни, — с нежностью сказал Джулио, когда они вышли из ворот кладбища.

Соня приложила палец к губам.

— Куда тебя отвезти? — спросил он, открывая перед ней дверцу машины.

— Я поеду на автобусе, мне хочется побыть одной.

— А как же наш кофе?

— В другой раз. Мои, наверное, уже беспокоятся.