– На последнем сеансе тахион-связи, когда я говорил с родителями, мать попросила напомнить вам, что уже несколько месяцев не получала от вас ни единой весточки.

– Неужели? – с невинным видом изумился Боэмунд. – А я готов был поклясться, что как минимум однажды связывался с ней в начале путешествия.

– Она высказалась со всей определенностью: ни разу. Поэтому она велела мне проследить, чтобы вы это сделали как можно скорее, даже если мне придется заставить вас силой!

На этот раз Боэмунд от души расхохотался. Его звучный искренний смех немного смущал своей неуместностью на светских раутах, зато был как нельзя кстати в кавалергардской.

– Договорились. Обещаю, что обязательно свяжусь с ней, как только мы выйдем из стазиса.

– Вы забываете, что фаза стазисного сна продлится десять месяцев, дядя. А значит, почти два года на Земле. Полагаю, лучше бы вам поговорить с ней прямо сегодня, иначе она будет злиться на вас до конца своих дней.

– Хорошо, хорошо. Сдаюсь. Обещаю, что отправлюсь в тахион-кабину еще до вечера.

* * *

16 августа 2204 ОВ

Подготовка к сверхсветовому стазису заняла все утро следующего дня.

Если с технической точки зрения все процедуры были сходны с теми же при взлете, то опасения экипажа были несравнимо больше. В сущности, при уходе с земной орбиты риск пожара реакторов сводился к классическому риску взрыва. Если бы в этот момент возникла серьезная проблема, все обратилось бы в дым и все испарились бы. Трагедия, конечно, но трагедия знакомая.

А тут, не говоря о бесчисленных испытаниях и проверках, проведенных заранее, активация туннельных двигателей реально была осуществлена всего один раз, во время первой миссии, и все колонисты впоследствии погибли. Разумеется, их смерть никак не была связана с прохождением через туннель Рёмера, они были истреблены атамидами, но в качеств предзнаменования можно было бы придумать что-то получше. На самом деле никто не мог точно оценить риски экипажа на дальнюю перспективу. Вот это больше всего и пугало.

Танкред, как и его люди, уже устроился в своей ячейке в полной экипировке, подсоединенный к целой куче разных датчиков, и теперь пытался расслабиться, наблюдая на персональном экране за обратным отсчетом. Он снова вспомнил о вчерашней встрече с Боэмундом. Ему пришлось нелегко, хотя разговор получился одним из самых откровенных между ними. Дядя был совершенно прав, посоветовав держаться от греха подальше. Лучше бы ему прекратить гнать волну.

И все же Боэмунд не мог понять того глубокого и абсолютного отвращения, которое вызывала у Танкреда любая несправедливость. Дядя был исполнен благородных намерений, умел проявлять доброту, но в первую очередь он был военным. Главными понятиями он полагал честь и мужество. А вот Танкред всем нутром ощущал несправедливость, возможно – и очень вероятно, – из-за того, как с ним обошлись после трагедии в Сурате.

Мысль о том, что одно-единственное событие, случившееся в определенный момент в чьей-то жизни, может изменить все взгляды человека до конца его дней, представлялась головокружительной. Он задумался, сколько еще времени ему суждено слышать внутреннее эхо того мучительного эпизода. Может, он слишком одинок? Может, проводит слишком много времени, копаясь в своих мыслях?

Он заметил, что его понемногу охватывает легкое онемение, словно он постепенно цепенеет. Глянул на экран: обратный отсчет закончился. Больше того, отсчет перешел в обычный режим, что означало, что стазисная фаза началась две с половиной минуты назад. Почувствовал, как его конечности мало-помалу холодеют. Медленно, но неотвратимо.

* * *

При взлете я уже испытал похожее ощущение, будто меня замуровали, но на этот раз я реально почувствовал себя в потенциальном гробу. Со своего места я не мог видеть Паскаля. Задумался, останутся ли при пробуждении наши раны точно такими же или уже немного затянутся. Было по-прежнему трудно свыкнуться с мыслью, что десять относительных месяцев сна для нас продлятся только мгновение: только закрыть и открыть глаза.

Мое участие в сопротивлении бесшипников пошло на всех парах: уже утром я передал первую порцию информации. И все же я не мог понять, каким образом термические данные могут послужить нашему делу. Ребята выглядели довольными, но я сильно подозревал, что файлы, которые я им передал, уже оказались в мусорной корзине. Если они делали вид, что от меня ничего особенного и не требуется, то, конечно же, с единственной целью – завоевать мое доверие, но тут меня не проведешь. Рано или поздно они неизбежно попросят добыть более существенную информацию. А вдруг они даже захотят, чтобы я хакнул запретные зоны Инфокосма? Если я попробую сделать нечто подобное, то мгновенно спалюсь. Как в переносном смысле, так и в самом прямом.

И все же я был вынужден признать, что эта секретная миссия меня возбуждает. Немного смешная реакция, согласен, даже ребяческая, если вспомнить о потенциальной угрозе. Однако я отметил, что они не стали особо настаивать, чтобы я зашел еще дальше.

Вчера еще – смирный парижский студентик; сегодня – агент подпольной сети в самом сердце затерянного в пространстве технологического монстра.

И тут я почувствовал холод. Не тот кусачий мороз, от которого зимой краснеют уши. Скорее нечто вроде нарастающей потери чувствительности, какая бывает, когда из-за недостаточного притока крови немеет рука или нога. Я знал, что это ощущение обманчиво, просто спровоцированная иллюзия при входе в туннель. В действительности во время стазиса температура не менялась, но теперь я понимал, почему его называют «холодным сном».

Мне бы хотелось как можно дольше сохранять ясность ума, чтобы ничего не упустить из этого уникального опыта, но замедление метаболизма быстро взяло верх, и вскоре я погрузился в бессознательное состояние.

В этот момент я не ощущал никакого страха. Только легкое замешательство.

* * *

Даже самый внимательный наблюдатель мало что заметил бы в полете «Святого Михаила».

По мере того как корабль набирал скорость, приближаясь к скорости света, он улавливал все меньше и меньше фотонов, являя собой все более темную картину. Металлическая гора казалась такой же светонепроницаемой, как вуаль из черного газа. Из миллиона душ на борту не было ни одной в сознании. Стазис парализовал все в их телах: как кровоток, так и нервные импульсы, как мускулы, так и мысли.

Однако в глубине этого ковчега отрешенных существ оставался активным один организм: Нод-2. Он по-прежнему работал и продолжит это делать все десять месяцев перехода. Сложные программы, которые следовало выполнить во время прохождения по туннелю Рёмера, требовали всего его внимания. Он специально был задуман так, чтобы на нем не сказывались возможные эффекты этого перемещения. Его органические щупы продолжат передавать информацию вдоль аксонов, чтобы оповещать миллиарды нервных клеток его мозга обо всем, что происходит на борту. Нод-2 присмотрит за пассажирами, как пастух за своими овцами.