Что в это время делали Рита с Мезенцевым – было непонятно, но их голосов Грених уже не слышал. Мезенцев, отдав приказ своим агентам, будто испарился.

– Петя, – вскричал Грених, едва его нога ступила на пол. – Петя, дурень! Остановись.

Профессор выпростал в темноту руку, направился на шум и на светящийся шар, пробираясь к люку, надеясь поспеть до того, как его станут поднимать. Он нащупал кресло, попал рукой во что-то мокрое, чертыхнулся, споткнулся о поваленную ширму, упал, стал щупать пол, нашел край отверстия. В слабом сиянии фосфоресценции, исходящей от шара, он различил под полом кого-то лежащим бесформенной массой – наверное, это был мертвый статист. Еще кто-то вращал ручку механизма.

– Петя, ты погибнешь, дурья твоя башка, если не остановить кровь.

В ответ лишь сверкнули два глаза, будто принадлежащие хищному зверьку – летучей мыши, крысенку – и тотчас исчезли в темноте. Люк с равнодушным лязгом встал вровень с полом. Воцарилась мертвая тишина.

– Петя, поздно прятаться! Все равно я тебя уже видел! – теряя терпение, крикнул Грених, опустив лицо к полу. А потом со всей мочи ударил кулаком в доски сцены и замер, прислушиваясь к звукам. Но, кроме собственного сиплого дыхания и сильного сердцебиения, слышно ничего не было. Он вытер испачканную прежде в крови и саднящую от удара ладонь об плащ, поднял голову, пытаясь различить кого-нибудь в партере.

– Мезенцев! – позвал Грених, начиная чувствовать себя в кромешной тьме совершенно беспомощным. – Рита! Фролов!

Никто не ответил. Театр вымер. Грених стоял на коленях посреди пустоты и темноты один. Он позвал еще раз, но ответом было его собственное эхо. За какие-то десять минут все успели разбежаться.

Но не мог же пропасть следователь, явившийся сюда разоблачать гипнотизера? Где агент УГРО? Где Фролов? Куда угодил последний Ритин выстрел? Попала ли она себе в голову? Успел ли Мезенцев выдернуть из ее руки пистолет?

Его пронзила ужасающая мысль – Рита ведь целилась вовсе не в Петю, а в него, в Грениха! Она к нему обращалась, продолжала верить, что за ширмой в кресле сидел Константин Федорович и сам производил гипноз. Она явилась убить его! Безжалостно прикончить! Она спустила в ширму пять пуль! Какая, оказывается, она глупая, суетливая психопатка!

Но последние два патрона она приберегла для себя. Перед глазами пронеслось долисекундное воспоминание: дуло у ее виска и налетевший сзади Мезенцев, который, возможно, спас ее от попытки самоубийства. Или не спас…

Поднявшись, оглушенный сим открытием Грених отправился за кулисы искать трещащий во тьме хриплыми звуками распределительный щит. Это была сложная система реостатов, реле и рубильников. На ощупь он щелкнул одним из них, засветил рампу, следом люстры, софиты. И вернулся оглядеть место крушения.

Под сценой, где стояла Рита, было пусто, крови немного. Зато ее оказалось полно на сцене. Залитый кровью пол, пять круглых дыр в полотне ширмы, разбитая керосиновая лампа. Поваленное кресло было пробито, пуля утонула в мягкой спинке, отверстие расходилось фантастическом цветком с лепестками, украшенными алыми брызгами. Все кругом в багровых отпечатках ладоней.

Еще две пули улетели вглубь сцены – там были части декораций, которые не поднимали на цепях к потолку, они крепились к полу. В картонных щитах с изображением мраморной лестницы зияли две пулевые дырки. Одна из пуль пробила задний занавес, отгораживающий сцену от кулис. Грених нырнул под него и нашел пулю, расплющенную о металлическую колонну. Он спустился со сцены, подобрал стрелянные гильзы. Да, скорее всего, стреляли из его браунинга, калибр – 7,65 мм.

Оглушенный, он еще долго стоял и смотрел то на поваленное кресло, то на дырки в декорациях, то на расплющенную о металлическую колонну пулю и золотистые цилиндрики гильз в ладонях, не зная, что теперь делать.

Глава 19. Седьмая пуля

Грених спустился со сцены и двинулся в фойе по следам убежавшей толпы – все почему-то бросились к верхним дверям, может, потому, что нижние, ведущие в вестибюль, были заперты. Непонимание, злость, давящее чувство, что в темноте и тишине театра кто-то притаился в засаде, терзали Константина Федоровича. Как оказалось, что Мезенцев и его агенты были в маскарадных костюмах? Понятно, что лишь ради операции старший следователь позволил себе облачиться индийским Раджой и, кажется, даже разукрасил лицо. Успел бы он вернуться из дома к Триумфальной площади и так преобразиться за то время, пока Грених ждал на колосниках над сценой? Прошло чуть больше часа… Успел бы Мейерхольд дозвониться до следователя, сообразить для него и его агентов костюмы, все объяснить?

Мезенцев находился в театре с самого начала, а наган у Риты был еще вчера… Выходило, что Мезенцев целенаправленно охотился на Грениха, действительно готовил на него облаву. Мейерхольд рассказал ему обо всем здесь происходящем еще раньше, а следователь сделал соответствующие выводы и разыгрывал простачка перед профессором, только чтобы дождаться удобного случая взять его с поличным.

Константин Федорович, ожидая любой неожиданности, пересек фойе и приближался к лестнице, освещенной тусклой лампочкой в потолке межэтажной площадки. Осторожно спустился на несколько ступенек…

Мезенцев стоял в желтом кружке света, а у его ног лежала мертвая Коломбина. Поломанной куклой с разбросанными в стороны руками и ногами, несуразно изогнутыми, точно тряпичными, она распростерлась на нижних ступеньках: черные короткие волосы разметаны, выбеленное лицо в крови, правое ухо и левый глаз – две почерневшие раны.

Мезенцев тащил ее за подмышки вниз, но опустил, услышав чьи-то шаги. В левой руке он за ствол ручкой вперед держал браунинг – тот, что Рита взяла с собой в театр на премьеру, собираясь убить Грениха, а потом и себя. Не верила ему, сходила с ума от чувств вины и собственной нереализованности. Она беспрерывно думала о смерти и добилась наконец своего: следователь не успел вовремя отдернуть ее руку, пуля вошла в голову за правым ухом наискось и вышла через левый глаз.

– Минуту назад она еще дышала, – с горечью выговорил Мезенцев и двинул в удивлении бровями. – Но что вы здесь делаете? Я ведь только что отправил Фролова за вами… Как вы поспели так скоро?

– Не притворяйтесь, – с ненавистью ответил Грених, избегая смотреть на Риту и уставившись в нелепо подведенные черным глаза старшего следователя – остатки грима и одежда делали его комичным персонажем из «Праздника в Багдаде». – Вы оставили меня в театре, сами тоже, видать, остались, раз успели так вырядиться. Кто бы мог подумать…

– Грених, вы прекрасно знали о готовящейся операции против этого собрания.

– Которое, похоже, вы сами же и созвали.