– Но, Всеволод Эмильевич, по всему получается, что я просил эту секретность сохранять?

– Да, получается, вы. Через Петю.

– Так могу я узнать само содержание этого, разрази меня нелегкая, секрета? Вы умный, образованный человек, вы понимаете, что Петя и вас, и меня обманул. Меня там не было, Лиду я не удерживал, никого не гипнотизировал. Надо сейчас же что-то предпринять. Но я не понимаю, что происходит!

– Ваш помощник, – начал неуверенно Мейерхольд, – явился недели две назад и попросил на пару слов. Я его сразу узнал, потому как тогда с Ритой и вами за столиком кафе на Смоленской площади он тоже присутствовал. Он объявил, что институт Сербского просит меня предоставить помещение и труппу для театральной постановки, имеющей цель психологического опыта. Это, мол, большая веха в исследовании гипноза, но нужно соблюдать строжайшую секретность. Он назвал вас в качестве руководителя сего прожекта, а также сообщил, что большей частью приглашенные – ваши пациенты, состоящие на учете в институте, и что он берет на себя всю подготовку. Он раздал моим актерам задания, велел найти себе костюмы, некоторые он подготовил для каких-то людей со стороны – я так понял, пациентов. Приходил мальчик, весь пропахший больницей, за плащом и беретом Пажа. Все, что требовалось от нас – молча выполнять прихоти Воробьева. Молча – это значит, что все обсуждения только с ним тет-а-тет, шепотом, друг с другом и вслух говорить о проекте строго запрещалось. Да и не все актеры в нем участвовали, Петя мне, конечно, назвал якобы списочек, но я подозреваю, многое умалчивалось. Рита, например, приходила так… Я поначалу гадал, знает она, не знает. Спросить боялся. Сидел в костюме Летучей Мыши и смотрел на все это, недоумевая и отчаянно страдая. Я ж вам тогда в шоколадном цехе и так намеки делал, и эдак, но вы меня не поняли… Когда эта невинная девочка умерла, Рита совершенно помешалась… Неведомо как сегодня отыграла, думал, сорвет мне все к чертям. Один черт ей брат! Что-то мне подсказывает, профессор, что никакая она не итальянка, а самая что ни на есть русская, классическая Грушенька. Вот говорю вам все это и до конца не понимаю, была ли она замешана. Петя, когда выбирал пластинки с музыкой, долго с ней советовался на этот счет. Да и забыл помянуть… голос говорящего на этих постановках был весь записан тоже на пластинки. Его невозможно узнать, он явно был изменен.

– И вас не удивило, что я ни разу не появился при организации проекта?

– Сами вы не появлялись, – с твердой безапелляционностью возразил режиссер. – Но ваш дух! Он был всюду. Константин Федорович будет недоволен, Константин Федорович будет возражать, нет, Константин Федорович не позволит, Константин Федорович этого бы не одобрил – эти слова то и дело сотрясали стены театра. Воробьев вами, аки демоном, стращал нас. И все слушались, ходили паиньками, лишь бы Константин Федорович остался удовлетворенным, когда наконец явится принимать работу.

– Так вот знайте, Всеволод Эмильевич, я к этому всему не имею никакого отношения. Более того, хочу, желаю, требую разоблачить своего ученика, который, прикрываясь моим именем, затеял какой-то невообразимый абсурд. Ничего общего с наукой.

– Но как же так? Как же? Вы сидели за ширмой, и к вам выходили ваши люди! Они ж вас узнавали, наверное… Паж среди них, итальянец, женщина с цветком в волосах. И Рита… Рита! Она абсолютно уверена, что это вы. Как она страдает, что вынуждена вас покрывать!

– Да не я это! А кто – узнаем сегодня.

– Сегодня? – едва не плачущим голосом повторил Мейерхольд. – Я хотел просить, умолять не делать этого именно сегодня! Труппа ждет, надеется, что я смогу уговорить вас. Мы хотим праздновать наш успех, не лишайте бедного артиста радости вечера после удачного спектакля! Давайте завтра, а? Или возьмем и напрочь откажемся ему подчиняться?

– Если мы не позволим Пете провести сегодня опыт и не разоблачим его публично, то нам никто не поверит. О собрании в конце концов поползут слухи, кто-то да проговорится, что здесь было, какие здесь речи толкали, и мы с вами окажемся… – Грених невольно сделал паузу, вспомнив прощальную фразу Пети, – в зале суда. Не трусьте. Тем более что следователю я уже все поведал, поскольку догадывался, что за моей спиной тут происходит какая-то пакость. Он собирался устроить засаду еще вчера, но собрания не было. Сегодня самый раз. Дайте ему сделать свое дело.

– А что будете делать вы?

– Я останусь. Хочу быть где-нибудь поблизости от происходящего. Нужно сделать Мезенцеву звонок. Но боюсь, что выбираться мне отсюда не следует. Нас точно здесь никто не мог заметить?

– Никто! Актеры сюда особо не ходят – пыльно, а работники сцены бывают только во время спектакля.

– Вы должны позвонить Мезенцеву.

Грених посмотрел на цепи и канаты, на металлические блоки площадки над головой и вспомнил план Пети. Стажер вряд ли рассчитывал, что он будет воплощен в жизнь, тем более сегодня, сейчас.

– Я же спрячусь. Вон та площадка, – он указал наверх, – с нее виден зал? Если чуть опустить панно со звездами, оно спрячет ее?

– Колосники… Да, это для работников сцены, чтобы обслуживать некоторые механизмы декораций и страховок для артистов. Бывает, застрянет какая цепь, или канат, коих здесь, сами видите, тьма-тьмущая, хранитель театрального реквизита поднимается на этот импровизированный мост и устраняет поломку.

– Как на него попасть?

– Лестница у вас за спиной.

Грених обернулся, упершись глазами в узкий, в ладонь шириной, столб с перекладинами, ведущими прямо туда, куда он хотел попасть.

– Но лучше, если вы по колосникам к шторе проникните в темноте. Иначе из зала будет видно, как вы идете, занавес уже подняли. Сейчас отключу электричество…

Мейерхольд исчез в складках. Вскоре где-то совсем рядом раздался легкий щелчок, и свет погас. Распределительный щит, видимо, находился тут же, в кулисах. Грених заработал руками и ногами, карабкаясь.

– Это опять пробки вылетели, черт их возьми, – раздался поблизости знакомый голос, принадлежащий старому Кокэйну. Грених обмер. – Надо Андреичу сказать, чтобы нашел электромонтера получше.

Грених успел подняться на три ступени, и тут кто-то задел его голень не то плечом, не то головой. Покрываясь холодным, липким потом, скользя носками своих ботинок вниз, он медленно перенес руку выше, следом ногу.

– Кто-нибудь починит это чертово электричество сегодня? – теперь говорил Мейерхольд. – Эй! Малыгин, слышит меня кто? О господи! Скоро начнется, а у меня нет света. Кто-нибудь, засветите хотя бы газ.

Константин Федорович заработал руками-ногами интенсивнее, быстро забравшись на