сцены светлее. Кажется, установили за ширмой кресло и поставили керосиновую лампу. Одна из теней уселась в кресло, другая подобралась к краю сцены и снова принялась изображать дерево, воздев руки.

Рубильник щелкнул. Колени Грениха предательски подогнулись, он невольно смежил веки – яркий свет иглами впился в глаза. Когда зрение привыкло к освещению, опять увидел Коломбину, которая стояла на прежнем месте, выставив перед собой пистолет.

– Отойди в сторону, клоун, – грубо бросила она.

Петя замер за ширмой, их разделяли белое полотно и высота сцены. Грених попытался разглядеть человека, появившегося сидящим в кресле, но видел лишь его затылок – темные всклоченные волосы и будто его, Грениха, плащ-тренчкот, причем того же болотного цвета. За плотной тканью ширмы и из-за света лампы, зажженной внутри для того, чтобы создавался эффект театра теней, актеры не могли видеть Риты с оружием, зато она прекрасно видела их силуэты.

Тот, что был в кресле, настороженно выпрямился и громко молвил голосом Пети:

– Коломбина, д-дорогая, что за шутки? Иди сядь.

Ничего не понятно! Что за дела? Грених пригляделся к человеку, что стоял за ширмой, разведя в сторону руки. И до него дошло – пока был потушен свет, Петю заменил статист, видимо, Кротков, а сам Петя нацепил парик, тренчкот и сел в кресло.

– Петя, не дури, отойди в сторону, – Рита махнула пистолетом. У Грениха стало сердце – это был браунинг. Неужели он оставил его в квартире у Риты сегодня утром?

Не дыша, Грених сунул руку во внутренний карман пиджака. Пальцы нашли твердую сталь оружия, но подозрительная выпуклость заставила его похолодеть, по загривку будто кто пустил электрический ток.

Он вынул револьвер. И невольно отпустил цепь, за которую держался.

Вслепую, дрожащими пальцами он ощупал оружие. Барабан, тонкая ручка с деревянными щечками, узкий ствол – это был наган. Рита подменила ему оружие. Заменила браунинг чьим-то чужим револьвером. А он и не заметил, олух! Просто хлопнул рукой, проверил, на месте ли, а заглянуть в карман не догадался. Весь день с чужим оружием проходил…

Грених осторожно отвел барабан в сторону, попытался поймать луч света, льющийся из-под шторы. Высыпал на ладонь патроны – холостые. Что за подлость?

– Но разве не было твое здесь п-пребывание добровольным? – Петя встал с кресла, приблизил лицо в маске к полотну, надеясь разглядеть Риту. – Разве кто причинил тебе зло? Мы лишь пытались по-помочь.

– Петя, я не с тобой говорю! Замолчи хоть на секунду… – она сделала паузу и выкрикнула почти так же резко, как во время спектакля: – Ты! Ты, умом тронутый, имени твоего называть не стану, но ты будешь расстрелян, слышишь меня? В зале милиция! Выходи из-за ширмы с поднятыми руками. У меня пистолет!

Петя что-то шепнул актеру, и тот начал размахивать руками.

– Д-дорогая, любезная, сообразительная Коломбина, – заговорил Воробьев, а актер пытался попадать жестами в тон его слов, делая это вполне убедительно, – у тебя возникнут трудности, если ты, поддавшись мимолетной слабости, испортишь нам исследовательскую работу. Мы ничего не сделали. Милиции не боимся. Нас не в чем упрекнуть. Все эти люди п-пришли на сеанс добровольно, как явились бы на спектакль или к профессору на прием. Вы сами дали согласие на то, что…

Внезапный выстрел оборвал его голос.

С громким «а-а!» Петя повалился назад, на спинку кресла, схватившись за бедро, статист сорвал с себя шляпу, повязку с глаз, задел ширму рукой. Ширма повалилась на них. На плотной ткани стало растекаться пятно крови. Петя совершенно скрылся из виду, но видно было, как актер пытается поднять его и одновременно скинуть с себя натянутое на две палки полотно. Наконец ему удалось чуть приподнять ширму. Петя со стоном скатился с кресла на пол, с него слетела маска, парик, обнажилась голова, обтянутая мелкой сеткой. Пуля, траектория которой шла под углом к жертве, попала в его левое бедро. Рита целилась сначала в сердце, держа револьвер высоко поднятым, но вдруг передумала, опустила ствол ниже и пальнула в пах. Грених видел, как левая штанина и пола тренчкота Пети окрасились алым, кровь полилась рекой – скорее всего, была задета бедренная артерия. Если ее не затянуть жгутом, тот умрет от кровоизлияния.

Тем временем в зале за Ритой фигуры в масках повставали, всполошились, вскочила фигура индийского Раджи, он резким движением содрал с головы чалму и маску во все лицо. Грених со вздохом облегчения узнал старшего следователя. Тут же метнулись к сцене Призрак, через голову стягивающий простыню, под которой был черный френч и кавалерийские шаровары агента угрозыска, и Епископ в мятой скуфье и развевающейся мантии, – Фролов в куртке нараспашку.

– Всем оставаться на своих местах! – Мезенцев выпростал руку с наганом, но никто его не послушал, последние из членов общества всполошились, кто-то стал протискиваться меж стульями к выходу, кто-то заметался, не зная, то ли бежать, то ли идти за кулисы. Сразу стало понятно, кто статист, а кто оказался здесь по воле злого случая. Коломбина бросила взгляд за плечо и тотчас повернулась к сцене.

– Бах, бах, бах, бах… – выпустила почти весь магазин куда-то в пространство сцены. Да так скоро, что Грених не успел понять, в кого именно она палила. Кто-то из актеров за занавесом тоже получил порцию свинца, принялся громко орать. Петя оттолкнул от себя ширму, его статист лежал ничком. Рита поднесла к своему виску дуло, Мезенцев налетел на нее сзади, потух свет – кто-то догадался выключить рубильник. И в ту же секунду раздался еще один выстрел. В зале воцарилась паника. Крики, стоны, вздохи, брань, топот наполняли темноту, превращая зрительный зал в адовый котел.

– Стоять, – хрипел потерявший контроль Мезенцев. – Всем стоять!

– Убила! Она его убила! – визжал Мейерхольд.

Тут же кто-то колотил по сцене чем-то тяжелым.

– Люк, спустите мне люк! – стонал Петя. – Кто-нибудь, внизу!

– Решетин, беги за подмогой. Фролов, за доктором живо, живо, живо, – сипло орал следователь.

Все кричали почти что одновременно, и Грениху насилу удавалось расчленить фразы друг от друга и из общего гвалта.

Заскрипел под полом механизм – Петя был услышан, он намеревался бежать через трюм, соединенный с подвальными помещениями театра. В темноте он только навредит себе. Рана не даст ему далеко уйти, даже если под полом ему окажут своевременную помощь.

Грених двигался по мосту в обратном направлении. Время, казалось, замедлилось. Он то и дело останавливался и, задерживая дыхание, прислушивался к шуму убегающих актеров. Снизу продолжал раздаваться топот, изредка перешептывание, стоны раненых вперемешку с проклятиями, мольбы поторопиться, лязг механизма: все еще спускали люк.