Было почти семь часов вечера, и рабочие уже разошлись.

Джек поставил сумку у боковой двери и обошел дом, решив посмотреть, закончил ли электрик проводку для навесных вентиляторов крыльца. Стены и крыша уже стояли, и Джека приветствовал запах свежеотесанного дерева. Откуда-то донесся слабый женский голос, такой сладостный, такой невинный, такой чистый, что сначала показался Джеку игрой его буйного воображения:

Помнишь, когда мы были молоды

И просыпались, только чтобы увидеть солнце?

Беби, почему не улыбнуться?

Джек не дыша прислушался.

Я знаю, жизнь жестока.

Ты знаешь это лучше меня...

У незнакомки был голос падшего ангела: прозрачная, росистая невинность, тронутая ранним разочарованием в жизни.

Джек представил белоснежные крылья, потрепанные на концах, слегка смещенный нимб.

Она импровизировала с финальным рефреном: перенесла его выше на октаву, оттеняя каждую ноту. Похоже, ее диапазон превосходил его хриплый баритон рокера.

Он пошел на звуки музыки.

Она сидела, скрестив ноги и прислонившись к основанию крыльца. Старый «Мартин» лежал на коленях. Рядом примостилась собака. Детская пухлость почти растаяла, блестящий каштановый локон ласкал щеку. Как и он, она легко загорала, и, несмотря на средство от загара, которым Эйприл заставляла ее мазаться, кожа Райли была почти такой же коричневой, как у него самого. Она так усердно пыталась брать верные аккорды, что тихое пение казалось почти вторичным.

Последние аккорды «Почему не улыбнуться?» стихли. Райли, все еще не заметившая отца, обратилась к Паффи:

– О'кей, что еще тебе хотелось бы услышать?

Паффи зевнула.

– Точно! Обожаю эту вещь!

Послышались начальные аккорды «Мрачный и грязный» – одного из лучших хитов сестер Моффат. Но незатейливая мелодия кантри в исполнении Райли приобрела неожиданную глубину. Он слышал оттенки блюзового мурлыканья Марли и собственной протяжной манеры произносить слова, но голос Райли был неповторим и своеобразен. И принадлежал только ей. Она взяла лучшие качества у обоих родителей и преобразила их на свой лад. Паффи наконец соизволила приветствовать его веселым тявканьем. Райли резко оборвала игру, и он вдруг понял, что она ему не рада.

Шестым чувством он ощутил необходимость быть поосторожнее. «Похоже, твои упражнения себя оправдали».

Он обошел гору стружек, которые никто не позаботился убрать.

Райли еще сильнее прижала гитару к груди, словно боясь, что он ее отнимет.

– Не думала, что ты вернешься до ночи.

– Скучал по тебе, поэтому и приехал пораньше.

Она ему не поверила. А ведь он не солгал. Ему не хватало ее и Эйприл тоже больше, чем хотелось бы. Каким-то извращенным образом он даже тосковал по болезненному уколу, который испытывал каждый раз, наблюдая, как Дин играет с Райли, смеется с Блу и даже препирается со старухой.

Он уселся на землю рядом с единственным ребенком, которого имел. Маленькой девочкой, в которую так неумело влюбился.

– Как поживает твой фа-аккорд?

– О'кей.

Он поднял упавший в траву гвоздь.

– Ну у тебя и голос! Но ты ведь сама знаешь это?

Она пожала плечами.

До него вдруг донеслись слова Марли во время одного из их коротких прошлогодних телефонных разговоров:

«Учитель утверждает, что у Райли изумительный голос, но лично я никогда не слышала ее пения. Ты сам знаешь, как все стараются липнуть к знаменитостям. Даже твоего ребенка пытаются использовать, чтобы подобраться поближе».

Еще одна ошибка с его стороны. Он слепо полагал, что Райли будет лучше с бывшей женой, чем с ним, хотя прекрасно понимал, как эгоистична и себялюбива Марли.

Он покатал гвоздь между пальцами.

– Райли, давай поговорим.

– О чем?

– О пении.

– Мне нечего сказать.

– Не увиливай. У тебя невероятный голос, но когда я просил тебя спеть со мной, ты отказалась. Не считаешь, что мне это интересно?

– Я все такая же, – пробормотала она.

– О чем ты?

– Я не стала другой только потому, что умею петь.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать. – Джек швырнул гвоздь в кучу стружек. – Райли, я действительно ничего не соображаю. Скажи, о чем ты думаешь.

– Ни о чем.

– Я твой отец. Я тебя люблю. Ты можешь со мной поговорить?

Карие глаза, настолько похожие на его собственные, затуманились откровенным скептицизмом. Слова не убедят Райли в его чувствах.

По-прежнему прижимая к себе гитару, она вскочила. Шорты, купленные Эйприл, спустились на бедра.

– Мне нужно кормить Паффи, – промямлила Райли и тут же исчезла.

Джек устало прикрыл глаза. Она не верит в его любовь. И правильно. С чего это вдруг она должна испытывать к нему доверие?!

Через несколько минут из леса появилась бегущая трусцой Эйприл в широком алом топе-лифчике и черных спортивных шортах-утяжках. С ним она чувствовала себя спокойно только в присутствии других людей и сейчас невольно сбилась с ритма. Он подумал, что она пробежит мимо. Но Эйприл замедлила шаг и подошла к нему. При виде ее тренированного сильного тела, капелек пота на ее голом животе кровь бросилась ему в лицо.

– Я не ожидала тебя так рано, – заметила она, пытаясь отдышаться.

Джек встал. В коленке что-то громко хрустнуло.

– Раньше ты говорила, что тренировки существуют специально для неудачников, которые не могут придумать более изобретательных способов потратить время.

– Я вечно несла всякую чушь.

Он отвел глаза от глубокой ложбинки между ее грудями.

– Я не хотел прерывать твое занятие.

– Я как раз собиралась передохнуть.

– Я тебя провожу.

Он шагнул ближе. Эйприл стала расспрашивать о турне. В прежние времена она стала бы допытываться о женщинах, которые поедут с оркестром, о том, где они остановятся. Теперь же задавала типичные для бизнесвумен вопросы о накладных расходах, административном персонале и предварительной продаже билетов. Они добрели до белого палисадника, окружавшего скошенное пастбище.

– Я слышал, как Дин говорил Райли, что следующей весной обязательно купит лошадей.

– Он всегда любил лошадей, – кивнула она.

Джек поставил ногу на нижнюю перекладину.

– Ты знала, что Райли поет?

– А ты только что сделал открытие, верно?