вчерне этот результат был у нас еще ранней весной в Москве. Но если бы я показал его тогда, сейчас это действительно было бы в докладе Саркисова-Чеснокова, но уж будьте уверены, без нас.

— Доклад будет без этих кривых и вообще… без механизмов. Эдика… не будет. Вас в вашем докладе на секции я тоже прошу обойтись без их показа. Это результат, полученный в обсерватории, и без настоящего обсуждения там, вы понимаете, у вас нет морального права…

Я согласился, хотя и подумал, что и Эдик, и сам Саркисов редко в своей практике задумываются о моральном праве.

Доклад был вялый. Что-то он там на ходу выбросил. Это все почувствовали. Запинался, хмурился. Ни наших со Светой имен, ни Эдика не упомянул. Когда кто-то с места спросил его о работе по механизмам, он отвечал уклончиво-академически: обещающие, мол, результаты есть, но они находятся в стадии проверки.

Но и это была еще не победа. Победу мы почуяли здесь, в Ганче, по приезде. «Птица Феликс» (он, между прочим, член московского, большого институтского партбюро) воспользовался случаем и сильно даванул на шефа. Вчера вечером он пришел к нам пить чай с видом необыкновенно важным и таинственным, — впрочем, это его обычный вид. Разулся и сел на известную тебе курпачу.

Уселся и стал темнить — он всегда так делает, чтобы привлечь к своей особе максимальное внимание, такой вот смешноватый человечек. Он очень много для нас сделал, но я его до сих пор не понял — похоже все-таки, что какие-то свои он цели преследует и что в случае чего эта птица может клюнуть очень больно.

Ну, мы, конечно, потешили его самолюбие, изобразив жадное любопытство, — да и в самом деле интересно было, чувствовалось, шеф вернулся озабоченный, Эдик долго с ним сидел и вышел, по свидетельству союзниц из камералки, от шефа красный, с трясущейся губой.

Наконец вещая птица изрекла то, что официально мы узнали только сегодня.

Первое. Эдик снят с должности заместителя по научной части «по собственной просьбе в связи с увеличением нагрузки по прогнозу». Правда, тут же назначен и. о. на той же самой должности. После него обещано на месяц поставить Каракозова. Потом — Кормилова. Второе. Партком начинает официальное, по всем правилам обследование положения дел в Ганче. Причем основанием для этого разбирательства послужило мое одно особенно злобное письмо Феликсу о здешних порядках. Он запросил меня, что это, ворчание себе под нос, очередной кукиш в кармане или документ, который можно обнародовать. Естественно, я выбрал последнее, хотя и не без колебаний. До сих пор, видите ли, у них повода не было заняться всем этим безобразием. А теперь впервые появился.

Третье. За нами со Светой закреплена тема: «Прогноз землетрясений по механизмам» здесь, в Ганче. Карым (нас туда, в Киргизию, хотел шеф сослать) пока отпал.

Четвертое (ложка дегтя — не из одних же побед должна жизнь состоять). Механизмами теперь официально будет заниматься и Эдик (до сих пор этой темы за ним не числилось). Его тема сформулирована иначе, но это дела не меняет: мы теперь все время будем чувствовать, что кто-то делает то же, что мы, рядом с нами, параллельно с нами. Причем в подчинении у этого кого-то будет полкамералки, а у нас — никого. Так что победа наша — пиррова. А если мы когда-нибудь уйдем — а такие люди, как Саркисов и Эдик, умеют и ждать, и торопить подобные события, — то, что мы наработали, останется им.

Но это — потом. Пока мы делаем, что хотели. Мы немедленно доложили наши кривые на семинаре. Все было хорошо, только в конце насмерть схватились Саркисов и Марина Винонен, старейшая сотрудница обсерватории. Саркисов, в общем одобрив наш прогноз, стал доказывать, что типизация для этого не нужна, что это издержки моей геолого-философской подготовки. Марина ему возразила, что без типизации результата не было бы, а уж задним числом, конечно, можно уже известный результат изобразить как угодно. Скоро они забыли и о типизации, и о семинаре. Красные, они кричали друг о друге всякие обидные вещи с примерами из своего общего обширного прошлого. Каракозов под шумок провел голосование, и все вышли из зала, где продолжался крик. Нас поздравляли, жали руки, что, конечно, было приятно очень. Так что спасибо тебе за хлопоты, мы обошлись легальным путем: статья пошла в «Геофизический вестник» за нашими двумя подписями. На сегодняшний момент отстояли. Но какова цена!

Лютиков — изгнан. Где он, кстати?

Партком будет теперь всех тягать и допрашивать. И кто знает, как поведут себя многие, сегодня такие храбрые.

Не по себе от таких «сопровождающих обстоятельств». Неужели иначе нельзя было? Несмотря на победу и поздравления, есть во всем что-то грустное. А вечером у Марины Винонен был сердечный приступ. Саркисов тоже целые сутки из берлоги своей не выходил и никого к себе не пускал — и ему нелегко.

Тогда зачем все так? Скоро в Москву, в отпуск. Увидимся. Поговорим.

Супруге привет. Светлана кланяется.

Твой Вадим.

Часть четвертая

Глава четырнадцатая

1

В теплый ясный сентябрьский день 197… года человек в темно-коричневом теплом — явно не по погоде — плаще с непокрытой коротко стриженной головой стоял в тени лип неподалеку от железных ворот и желтой будки проходной, на которой висела небольшая черная табличка:

Институт Земли

АН СССР

им. Великого Геофизика

Человек прохаживался, ссутулившись, и поглядывал время от времени в сторону метро, словно кого-то ждал. Мимо прогромыхивали трамваи, заслоняя обзор, и тогда человек останавливался, беспокойно шаря круглыми светлыми глазами, боясь, видимо, упустить момент. Не упустил. Еще издали увидел на другой стороне улицы фигуру в светлом летнем — по погоде, но, может быть, не по сезону — костюме, узнал пружинистую походку, выдвинутый вперед, как бы с постоянным вызовом, подбородок, русый тронутый ранней сединой пушистый, взлетающий в такт шагам чуб.

Женя Лютиков — беспокойно ожидающей стороной в этот день был именно он — быстро отвернулся, ссутулившись еще больше, как бы пряча голову в плечи, прошел в открытые ворота проходной, затем, не обращая внимания на удивленный взгляд пожилой, весьма интеллигентной на вид вахтерши, развернулся и, помешкав слегка внутри будки, вышел из наружной двери, вступив на пешеходный переход улицы одновременно с человеком в светлом костюме. Горел красный свет, оба стояли, разделенные улицей с проносящимися машинами и трамваями, и пристально рассматривали друг друга. В облике Жени уже незаметно было беспокойства — скорее серьезная деловитость. В глазах же его визави вспыхнуло и