Мои мысли путались. Я поймала их за хвост и поняла, что они, как это часто бывает, хотят убежать от неприятных наблюдений к общему рассуждению. Но нет же! Я дернула этот похожий на крысиного короля клубок за хвост изо всех сил, подтащила его к себе и заставила бежать по нужной дорожке. Итак. Дано: мужчины – похотливые животные. Следовательно, они хотят только «этого». Дано второе: господин Отто Фишер – мужчина. Около сорока лет. Чуть больше. Но явно меньше сорока пяти. Следовательно, он точно так же, как и все мужчины – похотливое животное, хочет только «этого». Дано третье: «это» было перед ним. Стояло перед ним в голом виде. Потом оно лежало в постели и ждало, пока он пописает и умоется. «Это» окликнуло его, когда он проходил мимо. Вместо этого господин Фишер сказал, что мы останемся друзьями. Вопрос: почему?

«Почему?» – заорала я так громко, что какая-то птица, сидевшая в кустах, шарахнулась в сторону, взлетела, покружилась и вернулась на место. «Почему? – спросила я ее. – Неужели я настолько омерзительна, ужаснее, чем все эти описанные в романах крестьянки, поварихи, прачки и поломойки?» Конечно, две услужливые мыслишки тут же встали с обеих сторон и ласково шепнули: «Он просто боялся связываться с тобою, милая Далли! Во-первых, с невинной девушкой. Во-вторых, с несовершеннолетней. А, в-третьих, с дочерью богатого и влиятельного человека». – «Ну хоть потискал бы, погладил», – возразила я и повернулась к другой мысли. Другая мысль шаловливо смотрела на меня, всем своим видом говоря: «Знаю, но не скажу. Знаю, но не скажу». – «Ну, – сказала я, – давай, выкладывай». – «Не кажется ли тебе, моя дорогая, – сказала вторая мысль, – что господин Отто Фишер склонен к уранической любви?» – «Вот еще! – сказала я. – Он же еврей». – «А откуда ты знаешь? – пошло захихикала вторая мысль. – У тебя есть доказательства? Ты наблюдала его еврейство?» – «Тьфу, пошлячка! – закричала я. – Фишер – еврейская фамилия на девяносто девять процентов. А евреям эти штучки запрещены, – сказала я, подняла палец и помахала им перед носом второй мысли. И процитировала: – “Тот, кто ложится с мужчиной, как с женщиной, да будет истреблен из народа Израилева, ибо сие есть мерзость перед Господом!”» – «Ай, бросьте вы! – сказала вторая мысль с нарочито еврейским акцентом, как в комедии. – Вы-таки серьезно думаете, что нынешний еврей живет по Ветхому Завету? Особенно который интеллигент? Ай, я вас умоляю!» – «Уйди, дура!» – закричала я и обернулась к первой мысли, которая сказала: «Я продолжаю настаивать, что просто испугался связаться с несовершеннолетней девицей, дочерью влиятельного отца». – «Но мог бы хоть поцеловаться, пообниматься, – сказала я. – Зачем добиваться всего прямо сразу? Девушку сначала надо приучить к прикосновению мужчины, а не сразу набрасываться. Что же он даже не прикоснулся?» – «Ну, – сказала первая мысль, – тут ведь есть какое-то избирательное сродство. А тебе самой хотелось его хотя бы обнять?» Я была обезоружена этим вопросом, потому что ответа у меня не было. Вернее, был. Мне совершенно не нравился господин Фишер. Мне вообще, наверное, никто из мужчин не нравился, кроме дедушки. Но он был не мужчина, а дедушка, вы же понимаете. И еще я, конечно, хорошо относилась к папе. Но вы же сами понимаете, что слово «нравится» имеет два смысла. И как это дедушка и папа могли мне нравиться как мужчины? Это ж абсурд! Хотя нет. Почему же никто? Вот этот итальянский князь мне очень понравился. Но он тоже мне отказал. Сказал, что мы с ним брат и сестра. Что на самом деле тоже полный абсурд и даже какая-то подлость.

Так вот, господин Фишер мне совсем не нравился как мужчина. Но если бы он начал меня обнимать и целовать, я была бы не против. Потому что должна же я наконец попробовать, что это такое. Мне через три недели, вернее, уже через двадцать дней, исполнится шестнадцать.

В общем, задачку я так и не решила. Ответа на свой вопрос так и не получила. Но, по крайней мере, поняла, что не знаю ответа – это уже кое-что. Настроение от этого у меня не то чтобы улучшилось, а как-то успокоилось. Я вообще не любила впадать в отчаяние. Когда я подошла к гастхаусу, я остановилась у окна и полюбовалась на себя. Одетой я была гораздо красивее, чем голая. Недаром этот Петер так на меня посматривал, что даже Анна начала меня ревновать. Ну, посмотрим, что там будет дальше. Я открыла дверь и вошла вовнутрь.

Наверно, Анна и Петер заметили меня, когда я стояла и любовалась на свое отражение в витрине, потому что они сидели прямо напротив окна.

– Доброе утро, – сказал Петер.

– Доброе, – кивнула я, – и не слишком раннее.

– Морали здесь неуместны, – вдруг сказала Анна.

– Вы принадлежите к богеме? – удивилась я. – Кажется, вчера вы о себе рассказывали что-то совсем другое.

– Я ничего о себе не рассказывала, – сказала Анна. – Ну хватит шпилек. Раз уж нам выпало быть соседями в столь странном месте, будем уважать странности друг друга.

– Попробуем, – сказала я и попросила у подошедшего кельнера принести стакан воды с лимоном.

– Аристократический завтрак, – сказала Анна, перед которой стояла яичница с беконом и маленькая кружечка пива.

– Вы же сами сказали – без шпилек, – вполне миролюбиво ответила я. – Я уже завтракала. А сейчас просто погуляла по округе, захотела попить.

Анна пожала плечами. Я почувствовала, что самый лучший способ обратить на себя внимание мужчины – это самой не обращать на него абсолютно никакого внимания. Впрочем, может быть, я это где-то вычитала. Но неважно. Главное, что это действовало. Я разговаривала только с Анной. Я спросила, как ей спалось. Поинтересовалась, не слышала ли она ночью выстрелов и криков. Она сказала, что да, и даже разволновалась. Но ей показалось, что это далеко, за окном, на следующем ярусе улицы. «Ведь улица идет так», – и она показала рукой спираль.

– Да, да, – сказала я. – Конечно, где-то далеко.

– Представьте себе, я даже хотела бежать вызывать полицию, – сказала Анна, – но вспомнила, что ближайший телефонный аппарат находится вот здесь, – и она показала на стойку, – а среди ночи бежать по пустынной улице, согласитесь, это уж слишком!

– Да, да, конечно, это слишком, – согласилась я, – Надо поберечь себя. Совершенно ненужный риск.

О, как хорошо! Значит, здесь есть телефонный аппарат. Можно будет вызвать извозчика. Я это вспомнила, потому что в полдень ко мне домой – то есть в нашу с папой квартиру – должен прийти учитель русского языка.

Я еще поговорила с Анной о всякой всячине, похвалила ее жакет, спросила, кто сшил ей такую прекрасную юбку. В общем, изо всех сил «щебетала», как учила меня госпожа Антонеску. Вообще-то она учила меня вещам очень серьезным. Наукам, искусствам и знанию жизни. «Но, помимо всего прочего, – говорила она, – женщина должна уметь щебетать. Ленты, кружева, ботинки, кольца, серьги и браслеты, шпильки, локоны, гребешки и еще примерно двести тысяч тем для быстрого и нежного щебета. После обеда мужчины идут в кабинет хозяина курить сигары, пить коньяк и разговаривать о политике, а женщины остаются за столом пить чай, есть сладости и щебетать».

Я краем глаза видела, что Петеру очень хочется вмешаться в наш разговор, он хочет заговорить со мной. Но не мог же он просто взять и перебить наш разговор. А вклиниться в разговор о кольцах и щипчиках для ногтей он никак не мог. И Анна не хотела сделать ни малейшей паузы именно потому, что не хотела, чтобы Петер заговорил со мной. Хотя ей, наверно, уже надоело это щебетание, но она терпела изо всех сил.