инструмент на коленях, Ситрик взялся за смычок. Он повёл локтем, вспоминая, как двигать рукой, а после коснулся пальцами струн, отыскивая нужные звонкие места.

– Дьявол, – шикнул он, понимая, что не ощущает трения струны на подушечках пальцев.

Он выгнул пальцы, пытаясь коснуться конского волоса следующими фалангами, но ладонь так двигалась нелепо и медленно. Ситрик разочарованно вздохнул, понимая, что никак не сможет правильно зажать струну, чтобы та дала правильный звук. Он зажмурился, чтобы на краткий миг нырнуть в тишину внутри себя, а после, выплыв из неё, он уставился на свои пальцы, ласкающие струны. Он тронул смычком инструмент, находя первую руну и не отрывая взгляда от пальцев. Он старался на глаз определить нужное давление, наблюдая за тем, как проминается кожа на подушечках.

Ситрик водил смычком, запоминая нужные движения и силу. Со стороны выглядело так, будто он пытался настроить инструмент, вот только он пытался настроить безучастные пальцы, а не тальхарпу. В груди засвербело от обиды и злости, и парень выбросил её наружу, объединив несколько рун. Они прозвучали хорошо, уверенно, но ещё не были музыкой. Илька вздрогнула от их резкого падения в воздух и принялась рассматривать инструмент в руках Ситрика.

– Эгиль играл не так, – заметила она простодушно.

– Знаю, – беспокойно бросил Ситрик. – Я не чувствую пальцев…

– Разве можно так играть?

– Я попытаюсь.

Он то нерешительно, то настойчиво трогал струны, наблюдая за движением пальцев. Звуки дней-рун складывались в одно полотно, беспокойное, рваное. В дырах проглядывали его неуверенность и злость, а хотелось, чтобы звучала горечь. Тихие звуки тонули в шуме водопада, и лишь нестройный верх, крикливый, как чаячья стая, рвался на свободу, отвязываясь от струн.

Дух водопада, нёккен, пришёл не сразу. Он вылез из воды и сел в мокрую траву на противоположном берегу ручья. Ситрик старался не смотреть в его сторону, чтобы не спугнуть, однако украдкой разглядывал. Кожа нёккена была синеватая, прозрачная, волосы – длинными и похожими на зелёные водоросли. Он теребил в изящных пальцах тонкие листья вплетённых в волосы речных растений, точно звуки тальхарпы вводили его в беспокойство. Он то щурился, как кот на солнце, то распахивал большие лягушачьи глаза, обрамлённые пушистыми ресницами. Нёккен был так красив, что его можно было принять за девушку.

Игра Ситрика стала стройнее. Он наловчился правильно надавливать на струны, и смычок наконец начал извлекать из инструмента музыку. Такую, какую он хотел слышать.

Илька всё так же сидела рядышком, пригревшись. Она наконец нашла покой и, прикрыв глаза, думала о чём-то своём, тихонько вздыхая.

Руки Ситрика устали, а чувства, что он хотел выбросить, в нём иссякли, но нёккен всё не шёл к нему, продолжая таращиться с интересом с противоположного берега. Парень опустил правую руку и принялся трясти ею, разминая затёкший локоть, и нёккен, точно испугавшись резкого движения, бросился в высокую траву, обратившись шумным дождём.

– Эй! – прикрикнул Ситрик. – Ты куда?

Но вместо ответа услышал лишь буйный шум водопада.

– Он ушёл? – спросила Илька, с трудом разлепляя глаза. Она задремала, свернувшись на камне клубочком.

– Ушёл, – подтвердил парень и, всмотревшись в воду, увидел два внимательных глаза, следящих за ними. От взгляда этого свербело меж лопаток.

Ручей был мелкий, но нёккен ушёл в него полностью так, что торчали лишь лоб да глаза.

– Сразу и не поймёшь, что это, – прошептала Илька, рассматривая спрятавшегося духа. – Похож на камешек, показавшийся из воды.

– Пойдём тогда уж, – устало проронил Ситрик. – Вернёмся завтра. Эгиль предупреждал, что с ним не так-то просто заговорить.

Вечерело, когда Илька и Ситрик вернулись ко двору. Закатное небо сверкало брусничной краснотой, окрашивая мир в бурые и золотые цвета. Альвы собрались у Высокого дома, вынеся во двор столы и скамейки, да разожгли высокий костёр. В руках их были миски с едой и наполовину уж опустевшие кружки. Ситрик нашёл глазами Эгиля и направился к нему, а Илька, не знавшая никого, потянулась за ним.

– Что за праздник? – спросил парень, опускаясь на скамейку напротив музыканта.

– Праздник? – непонимающе переспросил Эгиль. – Всего лишь ужинаем.

Парень вернул мужчине инструмент, и тот, уложив короб с тальхарпой на колени, предложил гостям испробовать свежеприготовленное мясо.

– Вовремя вы. Только-только с вертела сняли, – довольно прокряхтел Эгиль. – Как всё прошло? Дух пришёл?

– Пришёл. Сидел он на другом берегу и только слушал. У меня рука отсохла столько играть. Я ею встряхнуть решил, а он испугался и обратно в воду прыгнул.

– Да-а, – протянул Эгиль. Изо рта его пахло пивом. – Такой он. Робкий да пугливый.

Он уставился в задумчивости в пустоту, продолжая неспешно жевать кусочек мяса, и Ситрик понял, что музыкант уж изрядно пьян. Альвы, заметив, что Эгилю вернули инструмент, тут же подошли к нему с просьбой сыграть для танца. Мужчина крякнул и, дожевав кусок, грустно отставил в сторону миску, из которой голодная Илька тут же утащила баранье рёбрышко. Эгиль уселся удобнее и заиграл без всякого удовольствия простую песенку, под которую вольготно было танцевать. Девушки запели, но Ситрик не смог разобрать слова, точно песня была на куда более древнем языке, звучащем непривычно и чуждо.

Юноша устало облокотился о стол, наблюдая за пустившимися в пляс альвами. Илька быстро и жадно поела, будто кто-то мог отобрать у неё еду. Блоха, весь день продремавшая в Высоком доме, уже вилась у её ног, выпрашивая косточки. Служанки вычесали собаку и обласкали, так что теперь она меньше походила на стог сена на кривых ножках и выглядела симпатичной. Ситрик усмехнулся. Наверное, он и Илька, отдохнувшие и наряженные в лучшие одежды, также переменились.

Он взглянул на Ильку, взяв в руки миску, какую ему незаметно поставили служанки. Нойту клонило в сон так же, как и его, когда он впервые оказался в чертогах альвов. Она выглядела так непривычно в богатом платье из тонкой сверкающей ткани. Лицо её за один день успело загореть, и теперь на её щеках и носу был свежий румянец, а от кожи пахло солнцем. В растрёпанных волосах торчали сосновые иголки, какие она умудрилась собрать, когда они вместе шли к водопаду. Она смотрела на костёр и танцующих альвов и тихонько топала ножкой, будто ей и самой хотелось присоединиться к хороводу, но она была слишком уставшей.

Эгиль, хмуря недовольное лицо, продолжал играть. Вскоре к нему присоединились и другие музыканты. Теперь уж они играли знакомую Ситрику мелодию, какую он сам снимал со струн во время празднования Йоля. Их музыка неожиданно вогнала его в темноту и страх, и вот уже среди простых, незамысловатых ритмов поднялся крик и вой людей.