Ситрик. Несмотря на строгость слов, голос его звучал мягко. Ильке нравился его голос. Пусть он говорит за них обоих. – Нам нужно соткать Зелёный покров для проклятой, чтобы освободить её от собственного плена.

– Что вам надо?

– Травы, – просто произнёс Ситрик. – Лён, крапива, лапчатка… Тролльи цветы, что растут у речных берегов.

– Всего-то? – Горм удивился и пихнул в бок Орма. – Давай проведём их к городу через льняное поле. Пускай соберут, что там сейчас на расстиле лежит.

– А подходящее ли сейчас время для сбора? – пискнула Илька, бросая тревожный взгляд на коричневые листья, и альвы неожиданно рассмеялись.

– Лён-то? Есть уже снопы, что отмокли под росой. Только трепать да чесать и остаётся. А есть поля, где он только зацветает синеньким. У нас всегда так. Что-то цветёт, что-то землю пробивает, а что-то уже и высохло, – объяснил Горм. – А крапивы наберёте, как через лес пройдём.

– Это что же, верно, нам тогда и в город не надо? – спросил Ситрик.

– А вы чего, спешите куда? – поинтересовался Орм.

– Нам надобно вернуться как можно раньше.

– Да брось, Убийца волка, вам наверняка обоим нужно отдохнуть с дороги. Может, ты и не устал, только вот спутница твоя еле на ногах держится, – сказал Горм и встал с важным видом, ухватившись руками за украшенный золотом пояс. Уж он точно никуда не спешил. – Крапивы нарвём, досушенный лён в поле соберём, да и придём ко двору. Умоетесь хоть да поспите.

– И то верно, – согласился Ситрик.

– Только недолго, – прошептала Илька, легонько дёрнув его за рукав. – Пожалуйста.

Ситрик кивнул.

Временем и правда удалось распорядиться рачительно. Крапиву Илька нашла недалеко от конюшни. Она была осенняя, как и все прочие растения, что окружали строение, из которого тянуло пронизывающим зимним ветром, – ломкая, смоченная дождём и измученная солнцем. Такая как раз годилась для изготовления нитки. Остаётся только просушить от лесной вездесущей влаги до трескучего хруста да измочалить, вытрёпывая волокна. Илька нарвала два толстенных пука стеблей, торопясь: то дёргала их с корнем, как лён, то срывала короткими, оставляя колючие листья. Она шептала имя растения у самой земли так, чтобы ушедшая в сон крапива услышала её.

Забросив за спину сырые снопы, путники пошли к городу. Орм остался в лесу и тут же исчез, испарившись, как показалось Ильке, в солнечном свете, а Горм повёл к льняным полям. Альв и Ситрик шли рядом, что-то негромко обсуждая, точно старые знакомые, а Илька еле поспевала за ними. Она с превеликим трудом переставляла короткие ножки и думала о том, что бежать на лыжах было куда быстрее и проще. Однако лыжи свои они оставили у конюшни, спрятав их под небольшим навесом. Наконец заметив, что Илька отстала, мужчины остановились и, дождавшись её, разделили на двоих её сноп крапивы.

Шли они, как показалось нойте, бесконечно долго. Её беспокойная голова успела родить и схоронить столько тревожных мыслей, сколько обычно появлялось в темнице её черепа за день. Лес зеленел и светлел. С каждым шагом становилось всё теплее. Илька сбросила с плеч свой распашной кафтан, стянула небольшой плащ и теперь тащила это всё в руках. По пути она нарвала и свежие еловые почки, заметив, что лес переменился и стал летним. Положила их в платок, свернув узелком.

Впереди наконец показалось поле, выстланное жёлтыми пуками льна. Илька собрала несколько снопов, те, что показались ей наиболее зрелыми, и, гладя вырванные с корнем стебли, запела над ними, тихо, почти беззвучно. Это была колыбельная для тёмной земли, что выносила траву, и для стеблей, что впитали её соки с дождём и ветром:

Ты жирней, питая стебли,

Ты живи с весною вместе.

В темноту уходят корни,

Напитай их соком пресным.

Перешли поле и снова оказались в небольшом пролеске, прозрачном и чистом. Шумели берёзы, обнимаемые лёгким ветром. За их звенящей зеленью скрывались пастбища и богатейшие фермы из тех, что Ильке когда-либо довелось видеть.

– Уже скоро придём, – произнёс Ситрик, оборачиваясь.

Илька лишь упрямо мерила шаги, неся свою ношу. Вскоре у неё иссякли силы на то, чтобы смотреть по сторонам да восхищаться красотой чертога альвов. Она уставила свой взор под ноги и всё выискивала глазами лютики и гусиную лапчатку, но ничего не находила. Здесь во множестве росли те травы, каких Илька не знала, однако жёлтые цветки лютиков и головки лапчатки, что каждую весну украшали тропы в низинах, никак не попадались ей на пути. Она спросила о цветах Горма, нагоняя альва, но тот, крепко задумавшись, так и не смог ответить ей.

– Давай поищем, как отдохнём, – предложил Ситрик, и маленькой нойте ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Ночь так и не наступила, и Илька, привыкшая к темени зимы, снова спала плохо, несмотря на усталость. Свет, лившийся с неба, шедший от земли и даже от сложенных из дерева зданий, проникал под веки.

Её поселили вместе с молодыми служанками, такими красивыми, что Илька не смогла с ними заговорить. Она сжалась, когда прошла в их дом, спрятала голову в плечи и понадеялась, что её неопрятная с дороги наружность да усыпанное шрамами и прыщами лицо не оскорбят их взор. Ещё сложнее было пойти с ними в баню, ведь, как оказалось, у альвов был банный день, и Илька, надеявшаяся, что быстро обмоется в одиночестве, застала в парной самых прекрасных из дев Альвхейма.

Теперь же она лежала без сна на мягкой кровати, укрывшись своим плащом, хранившим запах мокрой шерсти и мороза. Под плащом было жарко, а без него – слишком светло. Ещё и служанки долго не засыпали, обсуждая дворовые сплетни и посмеиваясь над кем-то из мужчин. У Ильки горели щёки, и она думала, что, как только заснёт, служанки тут же примутся обсуждать и её.

Наконец она задремала, а когда проснулась, никак не могла понять, наступило ли утро или уже был день. А может, всё ещё светила ночь? В отверстие в крыше безустанно летел птичий гомон. На удивление Илька поняла, что выспалась. Прошла и болезнь.

Вставать с постели не хотелось. Она подумала о том, что кровать, на какую уложили её, была достойна ярлов и конунгов, а здесь на подобных спали служанки.

Дом опустел. Видимо, девушки трудились во дворе, вынеся на свежий воздух ткацкие рамы и прялки. Прислушавшись, Илька услышала их звонкий смех, теряющийся в птичьих криках. Осмелев, она сбросила плащ и опустила на застланный досками пол босые ступни, осмотрелась. Стены небольшого дома были украшены коврами и резьбой.