Она жалась к костру, ее лицо пугающе побелело. Последние дни дались ей тяжелее, чем остальным. Она плелась в самом хвосте и упрямо мотала головой в ответ на предложения Дарены сесть на пони. Ваэлина мучила совесть, когда он видел, как Кара тянула руки в рукавицах к огню, как глубоко ввалились ее глаза. Следовало отослать ее домой, в Пределы. Она уже слишком много отдала в Алльторе.

К ней подошел шаман, заглянул в лицо, нахмурился и с укором посмотрел на Дарену с Маркеном.

— Чего же вы не делитесь?

Маркен пошевелил мохнатой бровью, озадаченно спросил:

— А что делить? Если она захочет, пусть ест мое.

Шаман фыркнул, указал посохом по очереди на Лоркана, Дарену, Кираль и здоровяка-Одаренного.

— Делить не мясо — силу.

Он осторожно положил ладонь на голову Кары.

— Ей очень надо.

— Но как делиться? — подавшись вперед, нетерпеливо спросила Дарена.

Шаман удивленно посмотрел на нее, захихикал, затряс головой.

— Вы так мало знаете!

Он нагнулся, поднял Кару на ноги, взял ее за руку, а вторую руку протянул Дарене.

— Все делятся!

Дарена встала, взяла протянутую руку, а за ладонь Дарены осторожно взялась заинтригованная Кираль. Маркен поколебался, но все же принял протянутую руку охотницы. А Лоркан сидел и обиженно глядел на соратников до тех пор, пока Ваэлин не подтолкнул его ножнами меча. Лоркан медленно поднялся на ноги, но руки держал скрещенными на груди. Глядя на пошатывающуюся Кару, он спросил:

— Откуда вы знаете? Может, это повредит ей?

— Не повредит, — заверил Мудрый Медведь. — Только малая доля от каждого.

— Лоркан, все в порядке, — сказала Кара и протянула Одаренному руку. — Я ему доверяю, и тебе тоже не помешало бы.

Когда Лоркан замкнул круг, Ваэлин поднялся. Лонаки зашевелились, зашептались, кое-кто встал, чтобы отойти. Некоторые неловко переминались с ноги на ногу, но остались, влекомые любопытством. Лонакам очень хотелось посмотреть, что будут делать Одаренные. А вокруг тех задрожал воздух. Кожу защипал жар, от льда под ногами поднялось облачко пара. Одаренные стояли недвижимо, будто статуи, равнодушные и безмятежные. Становилось жарче, ото льда повалил пар, а вокруг одетых в меховые унты ног возникла лужица.

На Ваэлина нахлынула жгучая зависть. Ведь и он мог так когда-то — и безвозвратно утратил свою песнь. И он устыдился. А ведь в Алльторе ощущал себя полновластным хозяином песни, нашел полноту и смысл бытия среди убийства и крови. Теперь же Ваэлин глядел на Мудрого Медведя и старался побороть подступающее отчаяние. «Да, тогда я был еще сущим ребенком. И что он мог тогда сказать мне?» — подумал Ваэлин.

Кара тихонько улыбнулась, охнула, выпустила руки друзей и с удовольствием рассмеялась — задорная, с румянцем на щеках. Остальные тоже оживились и обрадовались. Маркен подхватил девушку, прижал к себе, поднял и испустил торжествующий вопль. Дарена взяла за руку Кираль, обе понимающе кивнули. Дарена посмотрел на Ваэлина, рассмеялась, кинулась к нему, обняла, жарко дохнула в щеку и поцеловала в губы. Он заразился ее весельем, раздражение и тоску как рукой сняло. Ваэлин крепко прижал девушку к себе.

Шаман довольно буркнул себе под нос и ударил посохом о лед.

— Делиться скоро понадобится, — сказал Мудрый Медведь и посмотрел на север.

Его морщинистое лицо сделалось мрачным.

Буря пришла на следующий день. Метель закрыла солнце, превратила мир в вязкую белую воющую мглу. В воздухе висело столько снежной пыли, что с каждым вдохом в глотку будто кололи ледяным кинжалом, ветер пронизывал меха, словно бумагу. Ваэлин едва справлялся с поводом коня. Шрам, спотыкаясь, брел через сугробы, опустив голову, закрыв глаза. Грива смерзлась и торчала клоками. «Это безумие. Я обрек всех нас на погибель», — с мрачной уверенностью подумал Ваэлин.

Ветер молотом ударил в бок. Позади закричали. Слова едва доносились сквозь рев бури. Ваэлин обернулся и увидел две едва различимые в белой мути фигурки. Одна подняла что-то, и муть отступила, стал ясно виден Мудрый Медведь, крепко вцепившийся в Кару. Та опустилась на колени рядом с шаманом. Ее хмурое лицо побелело от холода, но в глазах читалась решимость. Снег кружился вокруг, но около девушки и шамана воздух оставался спокойным. Кара и шаман делились силой, и пузырь спокойного воздуха рос, достиг Ваэлина, конь Шрам довольно выдохнул, обрадованный прекращению ветра. Ваэлин отыскал Дарену, притулившуюся к боку своего пони.

— А я думала, что Черный ветер — самый свирепый в мире, — прошептала она и натужно улыбнулась.

Ваэлин поспешил к ней, вытащил из сугроба, наметенного вокруг пони.

В пузыре собрался весь отряд. Снаружи по-прежнему бесновалась метель. Гвардейцы Орвена последними забрались в убежище. Многие падали на колени, когда неожиданно вываливались из ветра. Альтурк ходил среди сентаров, ругался и раздавал затрещины — лонаки не хотели идти, глядели со страхом и изумлением на волшебство. Ваэлин подошел к Каре и шаману. Тот еще держал ее за руку, а Кара стояла безмятежно отрешенная, спокойная, в ее лице не было видно ни капли усталости.

— Как долго вы сможете это делать? — спросил Ваэлин.

— Пока есть сила, чтобы делиться, — ответил шаман и указал посохом на других Одаренных. — Надеюсь, что буря окончится раньше.

Буря бушевала еще день и ночь. Одаренные по очереди делились с Карой силой. Кара держалась в центре, медленно, но уверенно шла на восток, и плотно сбившийся отряд шел вместе с ней. Она, похоже, не очень уставала, но остальные были изнурены. Когда Маркен отбыл двухчасовую вахту, он упал на колени, вытер струйку крови с бороды и свалился бы, но Ваэлин подхватил его, подставил плечо и держал до тех пор, пока Маркен не смог встать на ноги. Дарена и Кираль совсем выбились из сил, не могли идти, сидели, бледные и напуганные, в седлах своих пони. Отчего-то Лоркан оказался самым выносливым из Одаренных, продержался полных три часа рядом с Карой и отпустил ее руку лишь после строгого шаманского увещевания.

Буря унялась так же внезапно, как и налетела, взвихренный снег опал, и засияло яркое полуденное солнце. Кара чуть пошатнулась, когда шаман выпустил ее руку, но казалась почти не утомленной. Ее радость от удивительного свершения быстро померкла, когда Кара заметила, в каком состоянии ее друзья.

— Я не знала, что забираю так много, — растерянно прошептала она Лоркану.

— Да забирай сколько угодно, — улыбнулся он.

Она потупилась, глянула на Мудрого Медведя и сказала:

— Нам надо быть осторожнее. За все ведь придется расплачиваться.

Шаман кивнул и вонзил посох в лед, наклонил голову, будто прислушивался к далекому звуку, постоял неподвижно, а затем обратился к Ваэлину:

— Нам следует идти быстро. Как можно быстрее!

До сумерек прошли еще шесть миль, но Мудрый Медведь не позволил отдохнуть: нетерпеливо тряс костяным посохом, произносил речи на родном языке, которые звучали как сплошная какофония щелчков и придыханий, но тем не менее шаман сумел передать главное: «Промедлить — значит умереть». Хотя от лютого мороза дыхание оседало изморозью на лицо, погода была спокойной и безветренной, ясное небо блестело яркими звездами, изредка отсвечивали сполохи «дыхания Гришака». Тишина стояла такая, что, когда пришел звук, Ваэлин помимо воли закрыл ладонями уши, и без того спрятанные под слоями меха.