Ученые Нишапура, продолжающие дело Аристотеля, прошли совершенно разные жизненные пути. В качестве наглядного примера возьмем Абу Зайда аль-Балхи. Воспитанный в селении к востоку от Систана (современный Афганистан), он сделал то, что немецкий ученый с восхищением назвал «трезвым и убедительным» толкованием текста Корана. Он предложил подходить к тексту так же, как Аристотель подошел бы к любому феномену в природе, принимая его таким, какой он есть, и противодействуя интерпретациям такого типа, какие предлагали мутазилиты и другие «придирающиеся по пустякам» схоласты[584]. В этом отношении аль-Балхи предстает в качестве уникального ученого: аристотелевский традиционалист. Да, он был последователем Аристотеля в том, что касается сути вопроса и методов его исследования. Он интересовался окружающим миром и даже разработал новый метод его отображения. Аль-Балхи представил плоды своего исследования в работе «Карты климатов» – серии картографических образцов, охватывавших весь исламский мир и представлявших точные данные (снова влияние Аристотеля!) по наиболее отдаленным местам.

Аль-Балхи был равно заинтересован в изучении и классификации людей и мест, и этот интерес распространялся на людей во всех их состояниях, включая душевные расстройства. Такое любопытство вело его по непроторенным дорожкам, и в результате он стал первопроходцем в вопросах когнитивной психологии и даже основателем психотерапии. Никто до него не изучал более глубоко то, что сегодня мы называем связью души и тела. И в последующие 500 лет этим занимались немногие. Его список симптомов депрессии и агрессии, беспокойства и злости знаком сегодня любому городскому жителю. аль-Балхи впоследствии разделил список на две подкатегории: болезни, зародившиеся внутри тела, и болезни, появившиеся извне.

Развивая это ключевое отличие между неврозом и психозом, аль-Балхи перешел к рассмотрению наилучших способов лечения для каждого случая. Для лечения расстройств, возникающих по вине окружения человека, он предлагал сочетание «позитивного мышления» и терапевтической беседы, детально описывая каждое средство. Относительно расстройств, имеющих внутренние причины, он признавал, что здоровые мысли, даже если и не устранят причину то зачастую могут облегчить состояние больного. При лечении пациентов, страдающих от хронической депрессии, аль-Балхи не отказывался от применения медицинских препаратов[585].

Это были смелые для того времени рассуждения, исходящие от человека, рожденного в 850 году в стране, которая на сегодняшний день является вторым по бедности государством на Земле, и известного потомкам лишь в качестве географа. Он утверждал, что предназначение разума – быть инструментом как описания, так и предписания, а также что ограничивать его можно только доказательствами.

Аль-Балхи постоянно нарушал границы, выстроенные традиционно мыслящими мусульманами (в этом он похож на других нишапурских ученых). Но в его новаторской работе по психологии есть что-то большее. Он всегда готов рационально принять иррациональное и уделить ему те же внимание и уважение, какие полагаются любому проявлению природы. Было ли это элементом научной традиции Нишапура или такое понимание пришло к аль-Балхи во время его пребывания в Багдаде? Этого мы не знаем. Но одно несомненно: аль-Балхи был не единственным человеком в Хорасане, интересовавшимся душевным здоровьем и определением здравомыслия и безумия.

Богослов и исследователь тафсира (толкования Корана) Хасан ибн Мухаммед ан-Найсабури задавался этими же вопросами… и с неожиданными последствиями. В молодости он поддерживал народные движения, но затем примкнул к знатной, но относительно традиционной шафиитской школе права. Историк, богослов и литератор, Хасан ан-Найсабури продолжал проповедовать перед простыми горожанами.

Мы точно не знаем, почему он заинтересовался вопросами безумия. Ученый сам писал, что задумывается о том, почему Бог, который ответственен за все, допускает, чтобы кто-то из верующих в него страдал от сумасшествия. Подобно герою пьесы Арчибальда Маклиша «Джей Би», ан-Найсабури выступал против утверждения, гласящего, что «если Бог есть Бог, Он не хороший. Если Бог хороший, Он не Бог». Подобные размышления, в деталях описанные ан-Найсабури, привели его к созданию небольшой книги под названием «Мудрые безумцы». Его современник писал, что небольшой труд «достиг горизонтов знания и славы»[586], и он был прав.

Первым шагом Хасана ан-Найсабури к рассмотрению проблемы безумия было предположение, что мы все немного сумасшедшие, что «ни один здравомыслящий человек не лишен частицы безумия». В доказательство он цитировал философа, который при ответе на вопрос о его состоянии говорил, что находится «в состоянии здравого ума, запятнанного болезнью, а здоровье все больше склонялось к умиранию»[587]. Искусно играя словами, размывая различие между здравомыслием и безумием, ан-Найсабури оспаривал главную аристотелевскую заповедь и основу самого рационализма, что наблюдательный и думающий ум не искажен страстями. В конце концов, он признал правоту мистиков-аскетов, заявив, что единственный по-настоящему ненормальный человек – это он сам, «кто доверял этой суетной жизни, искал ее и наслаждался ею».

Такие мыслители, как аль-Балхи и Хасан ан-Найсабури, постепенно стирали грань между разумом и эмоциями. Мы не знаем, до какой степени их коллеги были готовы принять это. Но в городе, где три основных политических сообщества обвиняли друг друга (в том, что противник руководствуется лишь эмоциями и не действует по законам религии или правилам разума), новая позиция философов не стала чем-то неожиданным.

В течение XI века сближение разума и эмоций получило широкое признание сначала в Нишапуре, а затем во всем мусульманском мире. Пока эта позиция утверждалась среди ученых и богословов, сама религия постепенно менялась. Вера все больше увязывалась с психикой и эмоциями верующих, а не только с их рассудком. Уже невозможно было достичь истинной набожности лишь посредством чтения священных книг и знания богословских текстов. Акцент сместился с внешнего мира на внутренний, а именно – к душе верующего и его отношениям с Богом.

Первой стадией этого эпохального процесса была разработка новой, мистико-созерцательной формы ислама – суфизма. Вторая стадия – появление ряда монументальных трактатов еще одного невероятно скандального философа и теолога из Нишапура – аль-Газали, защищавшего и узаконившего это смещение фокуса от ума к сердцу. Мы рассмотрим обе эти стадии в главе 12, когда наше внимание будет вновь обращено к Хорасану, находящемуся под правлением Сельджуков.

Если смотреть со стороны Багдада, Центральная Азия со столицей в Нишапуре была регионом, стремившимся к утверждению своей политической и культурной автономии. Если смотреть с точки зрения низших слоев населения Центральной Азии, правители в Нишапуре и их союзники – представители знати повернулись спиной к собственному культурному наследию, чтобы снискать расположение у арабских правителей. Причиной этого недовольства со стороны населения было то, что представители знати были заняты конфликтами друг с другом и пренебрегали общественным благом. В течение 850-х годов эта нестабильная ситуация привела к народному восстанию. Но возмущение вспыхнуло не на улицах Нишапура и даже не в Хорасане, а в отдаленной области халифата к юго-востоку от Нишапура – в Систане. Бурное, но быстро стихшее восстание вскоре захлестнуло Хорасан и прилегающие к нему районы Центральной Азии и, в конце концов, стало угрожать самому халифату[588]. В долгосрочной перспективе оно определило уникальное культурное «лицо» персоязычной Центральной Азии. Кроме того, события в Систане подготовили почву для создания величайшего персидского эпоса «Шахнаме» Абулькасима Фирдоуси.