«Неужели?» — удивилась я.

«Я понимаю, все это кажется вам странным, — сказала фрау Йохум. — Но завтра вам все объяснят, после того как вы хорошенько выспитесь и как следует позавтракаете».

«Но почему я здесь? Я ведь никто».

«Не надо так думать о себе, — сказал Ульман. — Вы именно тот человек, которого мы хотели вызволить оттуда».

«Но я не диссидент, не политик. Я сроду не занималась никакой общественной деятельностью».

«Мы все это знаем, Петра», — сказала фрау Йохум.

«Как знаем и то, насколько безжалостно обошлись с вами и вашим сыном эти ублюдки, — сказал Ульман. — Прошу прощения за грубость, но, изучая ваше дело… как у вас отняли сына… у меня просто в голове не укладывается».

«У меня не только отняли сына, его поместили в другую семью. И мой муж-психопат сообщил в Штази, что мы — американские шпионы».

«Нам надо будет поговорить с вами о вашем муже», — сказал Ульман.

«Но это подождет до завтрашнего утра», — поспешила добавить фрау Йохум.

«Что-то случилось с Юргеном?» — спросила я.

«Нам очень многое предстоит обсудить, Петра, — сказала фрау Йохум. — И поскольку сейчас три часа ночи…»

«Если что-то случилось с Юргеном, я хочу знать об этом сейчас».

«Мы приготовили для вас очень уютное место, — сказала фрау Йохум. — Это прекрасная современная квартира, которая будет вашей на следующий месяц или больше, пока вы будете привыкать к…»

«Скажите мне, что с моим мужем, — потребовала я. — Я хочу знать сейчас, прошу вас».

Ульман и фрау Йохум нервно переглянулись. Потом Ульман мрачно кивнул, давая согласие. И вот тогда я узнала.

Фрау Йохум взяла меня за руку.

«Ваш муж повесился в камере несколько дней назад», — тихо произнесла она.

Не могу сказать, чтобы эта новость оглушила меня. Наоборот, она была исполнена трагического смысла. Юрген был, в лучшем случае, слабым человеком, и вряд ли он смог пережить ужасы изоляции в тюрьме Штази. Но хотя меня и не накрыло вселенской печалью, я все равно испытывала глубокое отчаяние — потому что знала, что теперь, когда отца нет в живых, а мать выдворена из страны, Йоханнес остался на попечении государства, и его могла усыновить любая семья.

«Это из-за смерти Юргена меня выгнали из ГДР?» — спросила я.

«Юрген никогда на нас не работал, — сказал Ульман, — хотя он действительно встречался с некоторыми нашими людьми в Восточном Берлине. Откровенно говоря, мы не считали его психологически устойчивым и надежным, чтобы использовать в целях разведки. Но нам известно о ложных обвинениях, которые он выдвинул против вас…»

«Откуда вам это известно?»

«У нас есть свои источники информации в структурах Штази. По сути, в Штази знали, что вы не имеете к нам никакого отношения. Но они использовали вас в качестве инструмента давления на Юргена. Точно так же, как использовали вашего сына как средство давления на вас».

В какой-то момент меня осенила безумная догадка: а не могло быть так, что полковник Штенхаммер и есть их «крот» в Штази? Могло быть так, что он допрашивал и меня, и Юргена, а потом тайно докладывал об этом Ульману? Хоть я никогда не любила Юргена, а он меня, его смерть… то, что он выбрал эту страшную смерть как выход из того кошмара, в который вовлек всех нас… о господи, я была так зла на Юргена за то, что он разрушил нашу жизнь, и в то же время мне было ужасно грустно от того, что его больше нет. Этот безумно талантливый, блистательный, сложный, саморазрушительный, сумасшедший и такой несчастный человек… к тому же оказавшийся отцом моего сына. Сына, которого меня лишили. Сына, который теперь станет ребенком других родителей. И ему будут говорить, что это его настоящие мама и папа, а о моем существовании он никогда не узнает. Мой сын… я потеряла его навсегда.

Я опустила голову, чувствуя, что глаза наполняются слезами. Фрау Йохум крепче сжала мою руку:

«Я понимаю, насколько вам тяжело. Поэтому и хотела подождать до утра…»

«Вы помогли мне выбраться, — сказала я. — Теперь вы должны помочь выбраться моему сыну».

И снова беспокойный взгляд, которым обменялись Ульман и фрау Йохум.

«Мы все это обсудим завтра, Петра», — еще раз сказала мне фрау Йохум.

«Другими словами, это безнадежно», — сникла я.

«Мы изучим все возможности, — подбодрил Ульман. — Это я вам гарантирую».

«Я никогда не верну его, да?» — не унималась я.

Еще один нервный взгляд.

«Мы будем стараться, Петра, — заверил меня Ульман. — Но мы должны учитывать реальность. А она заключается в том, что эти люди играют совсем по другим правилам».

Они привезли меня к жилому дому в западном квартале города. Фрау Йохум была права. Квартира, куда мы вошли, по тем стандартам, к которым я привыкла, была просто роскошной. Меня встретила женщина, фрау Людвиг. Ей было лет сорок пять, и она сообщила, что будет ухаживать за мной все это время. Фрау Йохум передала меня на ее попечение и сказала, что после медицинского осмотра, который назначен для меня на утро, они приедут с герром Ульманом и мы обо всем поговорим.

Как только она ушла, фрау Людвиг сказала, что в предстоящие недели я могу во всем на нее рассчитывать, а сейчас мне, наверное, надо принять душ и хорошенько выспаться. В гостиной стояли диван, удобное кресло для отдыха и телевизор — все современное, как в гостиничном номере люкс, каким я его представляла. В спальне была массивная кровать, застеленная красивым бельем, с мягкими подушками.

Фрау Людвиг приготовила мне ванну, и я почти час отмокала в теплой воде с ароматными солями. После ванны меня ожидала свежая пижама. Когда я оделась, она настояла на том, чтобы снять с меня мерку — нужно было заказать новую одежду, поскольку мой костюм, помимо того что стал мне не по размеру, был у меня теперь единственным. Она пожелала мне спокойной ночи, и я забралась в постель, но долго не могла сомкнуть глаз. Мне была непривычна вся эта роскошь. Последние три недели изоляции и лишений настолько подкосили меня, что трудно было вот так сразу принять столь резкую перемену. Но причиной бессонницы было не только это. Я испытывала глубокую грусть и странное чувство вины из-за смерти Юргена, которое обострялось сознанием того, что Йоханнес потерян для меня навсегда. Уставившись в потолок, я все копалась в своих мыслях, пытаясь разгадать причину моего столь внезапного освобождения и представить, смогу ли я жить без сына… хотя думать об этом было больно и страшно.

Но сон все-таки сковал меня. Когда я проснулась, было уже за полдень, и фрау Людвиг принесла мне две пары джинсов — настоящие «Левис», — вельветовую юбку, очень красивое двубортное пальто темно-синего цвета в стиле «милитари» и несколько комплектов нижнего белья. Я помню все это в таких подробностях не потому, что меня сразило качество одежды и щедрость моих благодетелей, просто я опять была в недоумении, с чего вдруг на меня пролился этот золотой дождь.