на то что в фигуре, завернутой в плащ и державшей в руках поднос, не было ничего угрожающего, у меня заколотилось сердце. Когда императрица Мико откинула капюшон, оно забилось еще быстрее.

Мико остановилась, глядя на клинок. Я опустил его и, слегка порезав плечо, чтобы напоить нож кровью, сунул обратно в ножны. Порез немного жгло, императрица не шевелилась.

– Традиция, – пояснил я, хотя она не могла понять. – Ильдоа.

– Привет, – сказала она. – Ты хорошо?

Я кивнул, надеясь, что выгляжу лучше, чем чувствую себя. Мой короткий сон мог бы быть освежающим, если бы его не тревожили Гидеон и Эзма.

Босая императрица Мико подошла и протянула поднос, показывая, зачем пришла. На нем стояло три блюда с фруктами, орехами и рыбой. И чай. Мне не особенно понравился чай в те несколько раз, когда я его пробовал, но холод, словно туман, поселился внутри костей, и я не отказался бы от чего-нибудь теплого, чтобы прогнать его.

Мико поставила поднос на пол у моего тюфяка и устроилась на подушке с другой стороны, напомнив мне гостиницу, где мы ели до тех пор, пока уже не могли проглотить ни кусочка, и учили друг друга словам. Мы говорили и говорили, как вдруг комната наполнилась напряжением и куда-то исчез весь воздух. На этот раз он пропал, как только пришла Мико.

Настороженно наблюдая за мной, она указала на каждое блюдо и назвала их. Раньше я слышал только слово «рыба». И «чай». Она разлила его, и я обхватил пиалу ладонями, согревая их, как много раз делала Мико. Она улыбнулась, кивнула и взяла свою. Сердце отбивало такую оглушительную дробь, что поверхность пиалы должна была пойти рябью.

Императрица трижды сдула с чая пар. Всегда три раза, и с горячей едой так же. Интересно, это кисианская традиция или просто ее привычка?

Не выпуская пиалу из рук, она заговорила, медленно и обдуманно, а я пытался понять смысл. Казалось, она пришла скорее ради моего общества, чем потому, что случились какие-то неприятности, но страх, вызванный ее внезапным появлением, не отпускал.

Она отпила чай и украдкой взглянула на меня поверх пиалы, словно я был диким зверем, готовым броситься в любой момент. И все же именно я не двигался с места, сидел и смотрел, как она ерзает и мечется взглядом между мной, подносом, стенами и тюфяком. Она не смотрела только на дверь.

Снова слова. Боги, как мне хотелось бы понимать их. На краткий миг я позавидовал Тору, которого заставили выучить их язык, чего бы ему это ни стоило. Сначала речь текла медленно, ее обдуманные слова скользили сквозь мой разум, не оставляя следа, но становились все быстрее и более возбужденными, руки Мико начали дрожать. Она указала на свои губы, потом на меня, махнула рукой куда-то в сторону двора, и я наконец начал что-то понимать. Она извинялась за поцелуй, о котором мне никак не удавалось забыть?

Мико поставила свой чай, ее руки нервно трепетали, а слова превратились в несвязное бормотание.

Я взял ее за руку, пытаясь успокоить и привлечь внимание. Она вздрогнула и посмотрела на меня с надеждой и страхом одновременно.

– Мико, – сказал я, радуясь звучанию ее имени без титула. – Не надо извиняться.

Она придвинулась ближе, задавая этим движением немой вопрос. Предупреждая о том, чего она хочет. Спрашивая, хочу ли и я того же. Мучительная медлительность в выражении согласия без слов оказалась совершенно новым ощущением.

Еще чуть ближе. Она не сводила глаз с моих губ, и каждая ресница на опущенных веках казалась тонкой линией, нарисованной тушью. В конюшне она была такой теплой, но сейчас холодная пропасть между нами волновала еще сильнее. Кожа покрылась мурашками от предвкушения, и мы потихоньку тянулись друг к другу, пока наши губы не соприкоснулись и наше сбивчивое дыхание не слилось воедино.

Я запустил руку ей в волосы. Мягкие пряди путались в моих пальцах – странное ощущение после левантиек с колючими головами.

Когда она отодвинула поднос и прижалась ко мне с такой силой, что я едва удержался на ногах, звякнули тарелки. Наш поцелуй стал глубже, яростнее. Мне пришлось прижаться к ней, когда ее руки побежали по моей груди, спине, рукам – везде, куда смотрели ее глаза той ночью в купальне. Там была моя обнаженная плоть, моя измученная, разбитая душа, но происходящее сейчас, нежные движения ее пальцев и ее смех на моих губах, казалось намного интимнее.

Она толкнула меня на циновку и снова рассмеялась над тем, как я с хрипом втянул воздух. Когда она почувствовала мою эрекцию, смех перешел в нечто гораздо более серьезное, и я задался вопросом, спала ли она когда-нибудь с мужчиной или вообще с кем-нибудь, и пока она с остекленевшей улыбкой боролась с собственными мыслями, я понял: то, чего мы хотим, не случится. Я не мог спросить, какой у нее день цикла, и не знал, безопасно ли это. Невозможно и думать о том, чтобы просто принести в гурт незапланированного ребенка, что уж говорить о теперешней ситуации.

О чем бы она ни думала, она не отступила. Как боец, решившийся атаковать, несмотря на страх, она снова поцеловала меня, яростно и решительно, и начала развязывать пояс.

Ее халат распахнулся прежде, чем я успел остановить ее, и под ним оказалась голая кожа. Боги, как я хотел прикоснуться к ней, провести руками по ее изгибам и насладиться ее силой, разделить с ней эту человеческую радость, в которой мы оба так нуждались. Но я сжал кулаки, жалея, что не могу закричать от разочарования, и отстранился.

На ее лице вдруг проступила такая неуверенность, что я еще больше возненавидел свою немоту. Я хотел заверить ее, что хочу этого так же, как и она, что она ни в чем не виновата, но чем дольше я молчал, не имея возможности объяснить, тем более смущенным становилось ее лицо, и в конце концов она дрожащими руками запахнула халат.

В жаркую комнату вернулся сырой холод, когда она встала и попятилась. Ее спутанные волосы спадали на одно плечо. Я начал сбивчиво объяснять то, что она никогда не поймет, но все попытки ничего не изменили.

Не дождавшись, когда я закончу, она повернулась и поспешила к двери, и я с трудом подавил желание отбросить всю осторожность, вернуть ее и заключить в объятия. Дверь скользнула вбок, и Мико исчезла, не оглянувшись, оставив меня лежать, мучаясь от разочарования, с которым ничего нельзя было поделать. Даже с его способностями, Тору понадобилось несколько лет, чтобы выучить их язык.

Я опустил голову на подушку и медленно выдохнул. Сна не было ни в одном глазу. В другой жизни