— И такие — человеки, — отозвался Алексей. — Вспомните Амвросия Оптинского: всем прощение — никому не осуждение, а без ласки — у того такие и глазки.

Достав из кармана деньги, он стал раздавать нищим, отчего те мгновенно успокоились.

— Этак нам самим на ужин не хватит, — сказал я Маше. Она лишь толкнула меня локотком в бок, чтобы я умолк.

Один из нищих показался мне странно знакомым. Он был в темных треснувших очках и с веревочными дужками, замотанный в рваный шарф и в какой-то глупой тирольской шляпе, в длинной хламиде, подпоясанный галстуком. Но главное — в разных башмаках на босу ногу. Я зашел сзади и ткнул его посохом пониже спины.

— Вова! Ты чего опять придуриваешься? — шепнул я ему на ушко. — Твое место на другой паперти. Пошто чужой хлеб отбираешь?

— Тс-с! Тихо, — мгновенно отреагировал он. — Я сменил дислокацию, не надо меня рассекречивать.

Мы отошли в сторонку. Маша тоже узнала его и присоединилась к нам, пока Алексей раздавал нищим пироги, заботливо данные нам в дорогу матушкой отца Сергия. Деньги у них уже есть, а закуска сама приплыла в руки. Вот это сервис.

— Владимир Ильич, ну чего ты это самое? — спросила и Маша, не сумев сдержать смеха.

— Я расшифровал код Библии, — авторитетно заявил он. — Бога нет. Но нет и бахаистов. Нет никого и ничего. Только одна большая космическая дыра.

— Дыра у тебя в голове, — сказал я.

— Это само собой. Но она и у тебя тоже. У всех. Не это главное.

— А что же?

— Говорю же тебе: вся Вселенная утягивается в космическую дыру-хаос. Причем стремительно, со скоростью триста парсек в квадрате… впрочем, тебе не понять, это физическая формула. Остаются считанные месяцы. Может, недели.

— Исправить ничего нельзя? — деловито спросила Маша, перестав хихикать.

— Поздно. Негатив критической массы достиг предела. Да и незачем уже. Пора подводить итоги. Считать бабки.

Он потряс мелочью в кармане, а из хламиды ему под ноги посыпались деньги. Очевидно, дыра у него была не только на верхнем этаже.

— А кроме того, — добавил Владимир Ильич, — я тут со спецрасследованием. Слежу за Яковом. К тому же опять без пристанища. Квартиру-то нашу вы зачем сожгли?

— Стоп, — сказал я. — Вот с этого момента давай поподробнее.

— Ну… что вам сказать, дети мои? Прихожу я вчера вечером домой, а половины дома-то и нет. Опять рухнул. То ли вновь взрыв бытового газа, то ли еще какая-то хрень. Не ты ли, Сашок, вентили в самом деле крутишь?

— Не я, — сказал я, а сам подумал: Работа либо кураторов, либо академиков. В ответ за Лыткарино.

— Однако это становится уже привычным, — продолжил Володя. — Потому что за последние сутки в Москве еще домов шесть-семь уже рухнуло. Один, кстати, высотный, у Красных Ворот. Да вы что, ничего не знаете, что ли? Мэр уже никуда и не ездит, рукой махнул. Говорят, даже скрывается. То ли в госпитале, то ли за границей. И президент молчит, как воды в рот набрал. Может, и он тоже уже из Кремля двинул. На запасные квартиры. А то, по слухам, и по Боровицкой башне пошли трещины. Словом, массовая просадка фундаментов. Утечка цемента в космические дыры. В столице наблюдается тихий скулеж и паника. И как всегда: нет соли и спичек. Одного не пойму — кому нужны эти спички с солью в глубоких дырах?

— Ладно, — сказал я. — А с Яковом что? Почему за сыном следишь? Мы его видели утром.

— Почему? Потому, — ответил Владимир Ильич, поправляя французский галстук на своей хламиде. — Отправились мы с ним ранехонько в Черусти за грибами. Ну а что еще делать-то? Хоть грибков без соли поесть. Пока не утянуло в…

— Вова, хватит о дырах, — предупредил я и постучал посохом.

— Так вот. Я и говорю. Спал я всю дорогу, ничего не помню. Словно в какую дыру провалился. Прости. То ли доехали мы до Черустей, то ли нет — не знаю. Машина заглохла. Яша с кем-то по телефону разговаривает. Сквозь сон слышу его слова: надо, дескать, ехать в лавру, там они. Он вообще, по моим наблюдениям, что-то или кого-то ищет. А не найдет — плохо будет. Ему в первую очередь. Бросил меня, поганец, в мерсе и слинял. А я что — дурак? Поспал еще немного и тоже сюда отправился. Одежонку эту на мерседес у одного бродяги выменял. Думаешь, продешевил?

— Думаю, нет. А Якова уже засек здесь?

— Покуда нет. Но он ведь тоже маскироваться умеет. Это у нас в крови. Я с детства его учил играть в прятки.

— Научил! — вздохнула Маша. — А что он вообще-то за человек, папа?

— Странный, — коротко ответил Владимир Ильич. — Как ты и я, как Саша и Алексей. Вы, кстати, оттащили бы его от этих придурков, а то он без последней нитки останется.

Слова его имели жизненный смысл. Рука дающего, конечно, не оскудеет, но порой ее могут попросту оторвать.

— Стой на посту, — сказал я. — Когда будет надо — свистну. Или ты нам. По обстоятельствам.

— Ага, дыркой в боку свистну, — кивнул он. — Космической воронкой отзовется. Идите, не мешайте работать!

Оставив Владимира Ильича, мы с Машей врезались в толпу нищих, которые, кажется, сбежались к Алексею со всего Сергиева Посада. Он уже ничего не раздавал, а только громко говорил, пытался донести какие-то вещие слова до калек и убогих, действительно сирых и искусных притворщиков, старых и малых, всяких. Слушали его внимательно, но с каким-то глухим ропотом. С пчелино-осиновым растревоженным гулом. И атмосфера вокруг сгущалась, становилась все более напряженной, наэлектризованной.

4

Мы успели как раз вовремя, пробив сужавшееся вокруг Алексея кольцо. А кольцо это стало показывать свою явную агрессивность. Мне думается, что кто-то даже подзуживал их, подуськивал, шныряя за спинами и между раскачивающихся тел. Я не помню, о чем говорил Алексей да это и не важно. Что-то о вразумлении и любви, о воздаянии и спасении, о душе и Боге. Сам он потом признавался нам, что и слова-то его лились чуть ли не помимо собственной воли, как бурливый ручей, а вот что именно — тоже не помнит. Одна фраза только закрепилась в сознании, выкрикнутая им из Книги пророчеств Даниила: А ты иди к твоему концу, и успокоишься, и восстанешь для получения твоего жребия в конце дней! Может быть потому, что фразу эту он повторял несколько раз, как рефрен в своей неожиданной площадной проповеди перед воротами лавры.

А из толпы уже неслись недовольные крики и возгласы. Народ отчего-то возмущался и негодовал еще больше, сильнее, словно бациллы безумия стали замутнять мозги.

— Ишь, выискался!

— Чего говорит-то, чего?

— Да несет всякое… Слышали!

— Еще один проповедник выискался!

— А рожа-то румяная! Небось одни калачи жрет!

— Знаем таких! Насмотрелись!

— Да ткни ты его в бок! Дай в рыло, чтоб не гундосил!

— А сщас вот и дам!..